Матвей хотел было удивиться своеволию тела - что хочет, то и творит - но тут недавняя мысль в голове всплыла:

"Ты веришь в богов, Матвей?"

Волшебник спешить не стал - аккуратно положил ложку на стол, выпрямился и ответил непонятно кому - ведь нельзя же в самом деле предположить, что он с голосом в голове ведет диалог:

– Что значит "верю"?

"Веришь ли ты в их власть, силу, мудрость? Веришь ли, что они вездесущи?"

Для Матвея - равно как и для любого другого жителя королевства Таан - никогда такого вопроса не стояло. Боги существовали - и все тут. Ни убавить, ни прибавить. Это как солнце всходит каждый день, это как за летом приходит осень, которая в свою очередь сменяется зимой, весной и опять летом и так по кругу. То есть, это есть, было и будет... это непреложная истина, то, что не подлежит сомнению или оспариванию. И боги - да, всесильны. Они - творцы, создатели и каратели. Они - то, на чем держится жизнь; собственно, то, что эту жизнь в живые существа вдохнуло. Как это "веришь"? А что, можно "не верить"?

Глупости все это, глупости. Интересно, это бред? Он медленно сходит с ума? Он серьезно болен? Откуда такие мысли?

"Веришь?" - колоколом забило в голове, отчего Матвей - невольно - зажал уши руками. Очень громко, страшно прозвучал вопрос.

– Верю, - выпалил скороговоркой, лишь бы мучения прекратить.
– Верю, только не надо так кричать.

"Боги велят тебе...
– пронеслось в мозгу, - боги велят тебе..."

– Что?
– от страха Матвей даже привзвизгнул и руками голову стиснул еще сильнее.
– Что?

"Победи своего врага... одолей своего врага... Александра! Боги даруют тебе силу..."

– Не хочу!
– застонал волшебник.
– Нет у меня врагов... не надо. Я не знаю никакого Александра...

"Врешь!
– гневно взвился голос.
– Твой истинный враг - Александр! Уничтожь его! Иначе боги уничтожат тебя! Ты будешь навеки опозорен перед всеми! Ты будешь обезглавлен!"

Матвей тут же отнял руки от головы и схватился за шею, будто над ней уже топор палача навис. И в панике пробормотал защитное заклинание - единственное, которое знал. И с удивлением обнаружил, что когда заклинание сработало, голос в голове пропал. Все так же держась за шею, он встал со стула, пошатнулся, но рук не отнял, нетвердым шагом доковылял до двери, распахнул ее пинком - впервые в жизни - и вышел в коридор. И тут же попался на глаза уборщице. Она посмотрела привычно неласково, затем оценила его наружность -- руки на шее, всклокоченная шевелюра, дикий взгляд -- и прошамкала неодобрительно:

– Тут еще? Жена-то дома не потеряла?

И оттого, что за последнее время уже вторая незнакомая в общем-то женщина, женщина, которая и права-то на это не имеет, не к месту упоминает его семейное положение; оттого, что он был взвинчен сверх меры; оттого, что боялся и поделать с этим ничего не мог; от всего этого Матвею вдруг захотелось сделать что-нибудь ужасное. Убить, взорвать, распотрошить эту нелепую курицу, а вместе с ней и половину этого убогого городишки, ту половину, которая всегда воспринимала его как законченного неудачника. А потом заняться второй половиной, которая и вовсе не подозревала о его существовании.

Матвей отпустил шею, сжал кулаки и попытался взять себя в руки. Но выходило плохо. Впервые в жизни он разозлился до такой степени, что почти не мог себя контролировать. Он сделал шаг вперед, глаза его, обычно кроткие, унылые, блеснули. Руки сами собой поднялись и изобразили некий символ. Словно что-то почувствовав, уборщица отступила назад, но прикрикнула при этом:

– Домой иди, шляется тут... топчет... перемывай потом по сто раз!

А дальше Матвей словно умер... и душа его вылетела из тела, совсем как душа Александра в недавнем сне. И смотрела эта душа, как тело, которое она недавно занимала, вдруг стремительно набрасывается на уборщицу и швыряет в стену коридора. Уборщица сломанной куклой сползает на пол, и швабра, которую она сжимала в руках, падает рядом. И все это без единого звука, словно у души заложило уши. Или это просто потому, что у нее нет ушей, и она не могла услышать предсмертного скулежа, разнёсшегося по коридору. По стене разбежались трещинки, в месте удара появилась небольшая вмятина.

Душа парила над Матвеем и наблюдала, как он подходит к мертвой уборщице, садится на корточки, смотрит на дело рук своих с интересом ученого, зачем-то тыкает в труп пальцем, и от этого движения труп испаряется. Растворяется в воздухе. Швабра здесь, ведро с грязной водой - тоже, трещины по-прежнему бегут по стене, а уборщицы как не бывало.

Матвей выпрямился, провел рукой по волосам - уверенным, шикарным, рекламным жестом, и, задрав голову, подмигнул своей душе. Мол, смотри, что я могу! Душа застыла в ужасе, а Матвей тем временем продолжил стирать следы преступления. Пара слов - и стена приобрела первоначальный вид.

– Что здесь происходит?

Душа этого вопроса не слышала, зато ощутила, как ее словно водоворотом утянуло на бывшее место жительства. И вот уже растерянный, испуганный, дрожащий - в своих лучших традициях -Матвей стоит перед директором школы и хлопает глазами. Силится что-то выговорить, но из горла вылетают только непонятные хрипы.

Елена Ивановна - приятная пожилая женщина с вечным пучком на затылке и в одном из своих многочисленных нудных серых платьев, украшенных глупыми оборками в самых неожиданных местах, - выразительно оглядела коридор и спросила вновь:

– Что здесь произошло? Кто кричал?

Матвей посмотрел по сторонам, как будто на стенах был написан ответ, но ничего не увидел и проблеял:

– Н...ничего. Я...
– Тут его взгляд зацепился за швабру, и Матвей, ощутив прилив сомнительного вдохновения, лихо соврал: - Я... шел. Задумался, и случайно споткнулся об... это.

Елена Ивановна скептически поджала губы:

– И так закричал? Я подумала, что кого-то убивают.

У Матвея все внутри перевернулось и затряслось истерически, но он выдавил: