89

для нее слово. – Во всем виноват Томас, это он бил. Арсюша стоял рядом.

Он даже пробовал их разнять... – сказала она, приврав, впрочем, последнее.

– Я запретила ему дружить с Томасом.

– Да-да, твой Арсюша ни в чем не виноват. Он невинный ягненок,

почти святой. Бросили Мойше на землю и били его ногами. И кричали:

«Crazy Jewish!» А твой Арсюша тут ни при чем.

– Почему мой? Он – наш, понимаешь, наш, – твердо произнесла Тоня,

и пилочка в ее руке сделала резкое движение полукругом по ногтю.

Твердая, волевая, всегда непреклонная, Тоня сейчас говорила с

мольбой в голосе.

Осип в какой-то миг словно очнулся. Увидел, наконец: перед ним

сидит его жена, с которой они прожили десять лет. В соседней комнате спит

его сын. Да, случилась неприятность – сын с другом оскорбили и избили

соседского мальчика. Случай, пусть и незаурядный, все же не трагедия. С

ребенком нужно поговорить, объяснить ему, что драться нельзя, обижать

слабых тоже нельзя. Ну, и, разумеется, в доступных словах рассказать, кто

такие евреи, христиане и т. д. Дабы вырос Арсюша хорошим мальчиком. Не

жлобом. Не антисемитом. Не записным погромщиком.

Сверху, на втором этаже, жила шумная семья хасидов в четырех

поколениях. Сейчас там пели веселые песни на идиш и иврите, разливали

вино, ели халу, танцевали. Поскольку был Шаббат, а в Шаббат, пусть даже и

душно, и молнии сверкают, и гром гремит, и дохнет саранча, пусть хоть

потоп! – еврей должен радоваться. Такова воля Всевышнего, Он хочет

видеть Свой народ с пятницы на субботу – веселым.

А в другой квартире лежит в своей кровати Эстер и думает, как ей

теперь жить.

То ли духота, то ли топанье над головой под раскаты грома, то ли вид

осунувшейся и какой-то потерянной Тони злят Осипа; неведомая сила снова

утягивает его куда-то.

90

– Всему виной твое христианство – кресты, иконы, весь этот

кондовый «рашен» монастырь, насквозь пропитанный русским

шовинизмом! Чего стоит один этот чудовищный «Закон Божий», – он

кивнул в сторону лежащей на столе толстой книги в мягком сером

переплете.

Это был «Закон Божий» в изложении какого-то протоиерея Евтихия

Чумкина.

– Пожалуйста, не читай больше моему сыну этот антисемитский

сборник, где о евреях кроме того, что они жадные, хитрые и глупые, больше

ничего не говорится, – продолжал Осип. – Это не изложение «Закона

Божьего», а проповедь антисемитизма для быдла. Я – не православный, и не

мое это дело. Но на месте истинных православных я бы этого иерея

Чумкина и ему подобных – ремнем, по одному месту... – Осип потряс

поднятым кулаком.

– Я согласна, это не самый лучший вариант толкования Библии, я

куплю другой...

– Конечно, я сам виноват, что не занимаюсь Арсением. Не объяснил

ему, что он – еврей, и если кого должны называть «crazy Jewish», то, в

первую очередь, его самого.

Тоня хотела возразить, но он не дал ей и слова молвить.

– Ты этого не знаешь и никогда не поймешь. Ты ведь – р-руская. А я –

жид, понимаешь, я пархатый жид. Ты не знаешь, что это такое, когда

однокласснички на твоей школьной парте красным фломастером пишут

«жидок», или когда в институте декан говорит тебе: «Твоя Родина не

Россия, а Израиловка!»; или в армии, когда тебя избивают, якобы мстя за

распятого Христа... А-а, что говорить!.. Ты постоянно упрекаешь меня в

том, что я не люблю Арсения. Значит так: завтра я беру Арсения и иду с

ним в синагогу, поняла? И сдам его в иешиву. Я не шучу... Вот твоей

91

мамаше-антисемитке в Питере будет сюрприз, когда узнает, что внучок

отпустил пейсы!

Тоня молчала. Все обиды десятилетней давности, семейные склоки с

их родителями, которые, казалось, давно забыты, всплывали с прежней

силой.

– Да, да... Все думаю про Джеффа... – Осип заговорил вдруг тихо,