Досадуя, но и радуясь в душе, что прямых улик против Стеллы нет, и

вообще, все это – грязные сплетни, Осип сделал шаг, протягивая Мойше

корабль. Уже жалел, что зашел сюда. Нечего ему тут делать. Эстер сама не

углядела своего мужа, теперь ищет виновных.

– Я поговорил с Арсением, наказал его. Он больше не будет тебя бить

и обзывать не будет, – пообещал он Мойше неестественно слащавым,

сюсюкающим тоном.

В дверь постучали.

– Кто там?

В квартиру вошли два молодых хасида лет двадцати пяти, с

вьющимися, как лианы, пейсами из-под меховых шляп, в атласных новых

халатах. Читать Кадиш по умершему.

В комнате стояла невысокая кафедра под черной накидкой.

Пришедшие перебросились несколькими словами с Эстер, перемежая

85

английский язык со специфическими словами из иврита. До уха Осипа

долетели обрывки непонятных ивритских слов, с их глубокими гортанными

и мягкими шипящими: «вааш-ев», «авраг-хам».

Один из хасидов, как Осипу показалось, улыбался, вернее, старался

прятать улыбку, но какое-то самодовольство сочилось из его глаз. Пока он

зажигал свечку, другой положил на кафедру перед собой молитвенник, стал

искать нужную страницу. Все это проделывали с напускной деловитостью,

словно желая показать, что чья-то смерть для них привычна, что они имеют

уже достаточно опыта в отправлении соответствующего обряда.

– Бери, он твой. Бери же! – присев на корточки, Осип тем временем

протянул Мойше корабль. Заодно пригляделся, нет ли на лице ребенка

синяков или свежих царапин.

Мальчик смотрел на него, не зная, как быть.

– А пошли к нам на часок, а? – предложил Осип вдруг.

Он смотрел на Мойше, в его большие черные глаза. Страшная мысль

неожиданно поразила его: этот несчастный Мойше, грязнуля и недотепа, в

тайниках еврейской души Осипу очень близок и дорог. Не менее дорог, чем

его родной Арсений...

Мойше тоже ощутил сейчас что-то необычное. По природе мальчик

чрезвычайно чуткий, он уловил какое-то сильное движение души мистера

Джозефа, сидящего перед ним на корточках. Мойше улыбнулся, и все его

последние горести, все разлуки и страхи – разом смыло чистой волной с его

сердца. Он едва не закричал, захотел броситься Осипу на шею...

– Ну-ка, иди сюда, – Осип подхватил Мойше под мышки. – Ого, какой

тяжелый.

ххх

86

...– При свете свечи он изучал карту, лежащую на дубовом столе. На

картоне от времени поблекли цвета, в некоторых местах краска осыпалась,

было трудно различить очертания острова. Линии параллелей и меридианов

на карте пересекали этот остров, и красным пунктиром прорезала его линия

тропика Рака. Вдруг раздались три удара клюва в дверь, и Розенблатт

тяжело поднялся...

– А этот Тропический Рак щиплется, как и крабы? – спросил Мойше.

Он сидел с босыми ногами на стуле, ложкой из чашки вычерпывая

мороженое.

Близился вечер, сквозь листья деревьев в саду еще пробивались

солнечные лучи. На заборе красногрудая птица набиралась смелости

слететь на траву, где валялось раздавленное печенье. Было так душно, что

тела Осипа и Арсения, раздетых по пояс, покрылись липкой испариной.

Мойше был в рубашке, отчего мучился духотой еще больше.

– Тропический Рак?.. М-м... нет, не кусается. Это не живой рак, а

параллель. Как бы тебе объяснить?.. – Осип на миг умолк, посчитав, что

залез не в те дебри. – «А-а, это ты, Ицик! – воскликнул Розенблатт

влетевшему в комнату попугаю. – Какие новости, старина?» Попугай Ицик

жил на свете тысячу лет, много знал, много видел, говорил на многих

языках, включая иврит, английский и русский. «Я узнал, где спрятана вторая

половина карты!» – наклонившись к самому уху Розенблатта, Ицик что-то

прошептал. И вскоре старый пират шел по улицам ночного города к гавани.

Солдаты в будке охраняли вход на причал. Храбрый Ицик влетел в

сторожевую будку, и пока Розенблатт поднимал якорь и отшвартовывал