Переворачиваюсь на бок и хмурю лоб, наблюдая, как за окном пошатываются тихо и тягуче тонкие ветви. Тени от них падают на мое лицо. Приподнимаю руку, опускаю руку. Закрываю глаза, открываю глаза. Ничего не меняется. Все та же комната, те же сваленные книги на черном столе. Те же разбросанные вещи, торчащие из приоткрытых шкафчиков. Я совершила действие, а изменений никаких , почему , что именно влечет за собой весомые последствия? Как понять, что вот сейчас я делаю ошибку, после которой все переменится?

Моя мама была психологом, и я думала, что это ее призвание: вправлять мозги всем этим суицидальным подросткам с надуманными, смешными проблемами. Но, возможно, у нее не было выбора? Чем еще она могла заниматься, как ни копанием в чужих жизнях? Не поймите меня неверно , но она так рьяно бежала от себя и своего прошлого, и своего дара , но все равно пришла к тому же знаменателю. Пусть не в Астерии. Пусть не с родными, но в Северной Дакоте в ней росли силы, которые она непроизвольно развивала, поддерживая пациентов, передавая им нужные эмоции. Она пыталась убежать от Дьявола. Но, как он и сказал, Дьявол – в каждом из нас. И бежать от него смешно. Ей казалось, она скрылась, но теперь ее нет, что означает лишь одно – мы как на ладони у этих заигравшихся детей. Что Смерть, что Люцифер, что Мойра распоряжаются нашими жизнями, вертят, как хотят. Мы ничего поделать не можем, как идиоты варимся в собственном соку, придаваясь мыслям и рассуждениями, разыскивая правильные варианты, выдирая на голове волосы, разбивая в кровь колени. Мы думаем, думаем, думаем, а в итоге ошибаемся, потому что от нас почти ничего не зависит. Я говорю «почти», потому что хочу оставить надежду. Хочу верить. Но я боюсь, что я ошибаюсь. Иногда я открываю глаза и вижу нечто из ряда вон выходящее, а иногда я открываю глаза, и ничего не меняется. Как сейчас. Я все верчу рукой в воздухе, и ничего не происходит. Я вдруг ясно ощущаю , как же мало от меня зависит: от моих сил и моего желания. Я могу всю ночь искать ответы, сетовать и жаловаться. Я могу даже взять и найти выход! А завтра все к чертовой матери перевернется, свалится мне на башку и так к земле прижмет, что я больше никогда не встану. И что мне делать? Как выбираться? Как обрести контроль над тем, что я делаю, тем, где я живу, и тем, что со мной будет?

Я вновь переворачиваюсь на спину, но застываю, уловив движение в комнате.

– Норин? – Спрашиваю я, приподнявшись на локтях.

Прищуриваюсь, пытаясь привыкнуть к темноте, и внезапно понимаю, что напротив кровати кто-то стоит. Черный, едва заметный силуэт. Спина прямая. Руки худые. Висят по обе стороны такие же бледные, как листы бумаги. В горле встает ком. Я растерянно гляжу на тень, а она глядит на меня, и я вдруг думаю, что никакая это не Норин. И не тетя Мэри.

– Кто вы? – Я вжимаюсь в кровать, а силуэт делает шаг вперед, и лунный свет, что лениво прорывается сквозь толстые занавески, освещает мне сероватое лицо, скрытое за черной вуалью. На моей гостье старое, плавающее от невидимого ветра платье. Чувствую, как покрываюсь дрожью , и со всей силы сжимаю в пальцах одеяло. – Кто вы ? – Вторю я, а тень не двигается , паря над полом, словно дымка.

Парализующий ужас прокатывается по мне, будто бритва. Черные глаза за вуалью на меня смотрят. Я не вижу их, но чувствую, как они путешествуют по моему лицу, изучают панику, ярко вспыхнувшую в моих глазах. Мне страшно. Это не мама. Это кто-то чужой. О т этого призрака волной исходит жгучая ненависть. И она тянется ко мне, к моему лицу, она душит меня , словно имеет материальную форму. Я вдруг думаю, что не тени от ветвей деревьев овивают мою шею , а тень от костлявых пальцев смыкается вокруг моего горла.

Давлюсь собственным дыханием, резко тянусь к светильнику и включаю лампу, так и не решившись вымолвить хотя бы слово. Тело будто окаменело. Руки налились свинцом и застыли на кровати, так крепко вцепившись в простыню, что неприятная боль пробегает вверх по запястьям. Я порывисто оборачиваюсь, стиснув зубы, но никого не вижу.

Перед моей кроватью никого нет.

Черт возьми. Я, наконец, могу шевелиться. Прохожусь холодными пальцами по лицу и убираю назад волосы. Кто это был? Что ей было нужно? Почему она приходила?

Выдыхаю и почему-то горблюсь, словно это миллионный вопрос, ответ на который я никогда не получу. Мне полагается бонус? Я нелепо усмехаюсь и взвываю, вновь упав на кровать. Прикрываю ладонями глаза и невольно думаю о том холоде, что исходил от этого призрака. С какой бы целью не приходила эта женщина, хорошими ее намерения назвать у меня язык не поворачивается. А вдруг призраки могут мне навредить?

Я должна поговорить с Ноа Мортом.

Выключаю лампу и, подмяв под себя одеяло, крепко зажмуриваюсь. Мне невероятно сложно признать, что Ноа – мой отец. Любая мысль об этом кажется безумно нелепой. Так ведь не бывает. В се это звучит чертовски глупо. Но, наверно, пора покончить с хваленым упрямством и принять все так, как есть. Возможно, станет легче.

Вытягиваю ноги и выдыхаю. Поскрипывает стул. Ветер, сражающийся с окном, тихо постукивает по стеклу. В воздухе появляется незнакомый, тяжелый запах, и я хмурюсь, не понимая, откуда он взялся, и вдруг чувствую, что кровать прогибается.

Застываю.

Матрас скрипит, опускается ниже, и внезапно вместе с судорожным вздохом из меня вываливаются остатки смелости. Боже мой. Становится так мертвенно тихо, что я слышу чужое дыхание. Рядом со мной. Совсем близко. Хриплое и протяжное, словно рокот грома или рычание животного. Стиснув зубы, я приказываю себе открыть глаза. Давай. Ты права не имеешь бояться, ты должна быть смелой, решительной. Но я не могу, не могу.

Страх уйдет, если посмотреть ему в глаза. Страх уйдет. Страх уйдет.

К моей руке прикасаются ледяные пальцы. Прикасаются ! Призраки не могут, они…

Я резко распахиваю глаза и вижу черные лохмотья, накинутые на плечи женщины. У нее серая, мертвая кожа. Она сидит боком, смотрит вдаль, а вуаль развевается, словно от ветра, плавая по комнате. Костлявые пальцы сжимают мою ладонь, а я, задыхаясь, шепчу:

– Что вы делаете? Кто вы? – Женщина не отвечает. – Я помогу вам , но только …