Я верещу так громко, что крик проносится по всему дому. Меня откидывает назад, и я ударяюсь спиной о дверь, схватившись ладонями за лицо. Боже, боже!

Дикая боль вспыхивает в моих глазах. Я дергаюсь из стороны в сторону, пытаясь изо всех сил смахнуть колющую резь, мотыляю головой так рьяно, что сводит шею! А я затем вдруг слышу грохот и чувствую невероятное облегчение.

Кожу вокруг век пощипывает, носильной боли я не испытываю. Открываю глаза, не решившись шелохнуться , и вижу, как Мэри стоит над сестрой, сжимая в пальцах шприц.

– Она уснула, – отрезает Мэри-Линетт ; на меня она не смотрит. – Это снотворное, мы должны отнести ее в подвал, пока она не очнулась. Помоги мне.

Повинуюсь, будто у меня совсем нет воли. Отлипаю от стены и делаю все, что велит тетушка, пусть до сих пор ощущаю, как невидимые когти пытаются проколоть мне глаза.

Мы запираем Норин в подвале. За окном появляются первые утренние лучи.

Я сижу на кухне, когда ко мне подходит Мэри-Линетт. Она бросает на стол аптечку, устраивается рядом и стискивает зубы так сильно , что я слышу скрип. Мы молчим. Я даже не знаю, что сказать. Что правильно сказать. Наверно, молчание – единственный выход.

Тетя заботливо обрабатывает раны на моих руках, не поднимая взгляда. Но потом ей приходится приподнять подбородок, чтобы разобраться с кожей вокруг век, и мы нехотя в глаза друг другу смотрим, испытывая смешанные, необъяснимые чувства.

Мэри-Линетт сглатывает.

– То, что она сказала…

– Нет, подожди, - обрываю я, - не нужно.

– Послушай, – приказывает тетя, и я послушно прикусываю язык. – Я хочу сказать. Я должна объяснить, Ари, у меня нет выбора. Это мое проклятье.

Я киваю, а тетушка на выдохе облокачивается руками о стол. Она сплетает в замок пальцы и задумчиво прикрывает глаза, словно ей больно и неприятно. Я молчу.

– Помнишь, я тебе рассказывала, что часто убегала из дома? Я убегала не от мамы, я убегала от себя. Слишком многое напоминало о том, что я делала. А я…, я любила…, – она запинается, прикусив нижнюю губу, – любила подсматривать. Мне всегда казалось, что во мне нет ничего красивого, нет того, что цепляло бы людей. Нет того, что было в Норин. Я наблюдала, как она приводила незнакомцев, старшеклассников, через черный вход; она не рассказывала мне ничего, а я так хотела узнать. Мне было любопытно. Я прислушивалась, я не дышала, чтобы постигнуть то, что они постигали в соседней комнате. Впрочем, потом я видела, как Норин разбивала беднягам сердца, и я так злилась, Ари. – Мэри неожиданно передергивает плечами и раскрывает глаза. – Я так не понимала ее. У нее было все, но она никого из них не подпускала близко. Она получала удовольствие от того, что делала, как и я получала удовольствие от того, что делала я. И мы обе поплатились. Пожалуй, мне стало немного легче, когда Дьявол наградил ее проклятьем черной вдовы. Пожалуй, я была даже рада, ведь я думала, что она заслуживает ! И потому мне бесконечно стыдно за свои мысли и за свои слова. Мне стыдно, и я знаю, что должна делать. – Мэри-Линетт настороженно в мои глаза смотрит, а я не знаю, что сказать. Просто продолжаю хранить молчание. – Когда я выросла, когда я впервые потеряла от любви голову, я перестала злиться. Перестала себя считать дефектным, ненужным куском семьи, где есть две великолепные дочери и я. Меня раньше проедала зависть: мудрая Реджина и прекрасная Норин. Какой была я? Какая я?

– Тетя Мэри…

– Теперь это неважно. Та девочка, что подглядывала за сестрой в щелку, исчезла. Так нелепо думать об этом сейчас ! С пустя столько лет. Но, к сожалению, прошлое никогда нас не отпускает, и я расплачиваюсь. Ты спрашиваешь, согласна ли я со своим проклятьем? Я согласна. И знаешь, почему? Потому что не Люцифер определяет нашу карму, а мы. Сами. Мы определяем то, что будем носить на своих плечах всю жизнь. Норин не умела любить. Я рвалась узнать то, что не должна была узнать , Меган не ценила время и людскую жизнь, а ты заставляла людей делать то, что хотела, несмотря на их истинные желания. Поэтому я и ты имеем то, что имеем. И я не жалуюсь. Пожалуй, это правильно. Мы это заслужили.

Тетя Мэри сдувается, горбит спину и беззащитно моргает, пытаясь смахнуть пелену, а я нерешительно прикасаюсь к ее спине и поглаживаю плечи.

– Знаешь, – шепчу я, увидев, как глаза у Мэри-Линетт искрятся, – Реджина – мудрая, Норин – прекрасная. А ты – сильная. – Тетя переводит на меня взгляд, а я улыбаюсь и на нее смотрю заботливо. – Мы определяем не только свое проклятье, но и свою силу.

Тетушка усмехается и кладет ладонь поверх моих пальцев. Поглаживает их и кивает.

– Спасибо, Ари. – Она по-детски морщится и кивает еще раз. – Я рада, что ты здесь.

– Я тоже.

Выдыхаю и облокачиваюсь о тетю Мэри, прикрыв от усталости глаза.

Чуть позже я оставляю сообщение Джейсону. Я знаю, что не имею права вовлекать в наши проблемы еще одного человека, но я боюсь, что нам понадобится помощь. Мэри и я слишком уязвимы. Мэри-Линетт сдерживает вина, прошлое, а меня – проклятье. Мы так и будем наблюдать, как Норин причиняет себе боль, не в состоянии что-либо изменить. Для Джейсона она же совершенно посторонний человек. Возможно, он сумеет найти те слова, что ни один родственник сказать не сможет. Я почему-то верю этому мужчине, что весьма странно, ведь с доверием к людям у меня огромные проблемы. Но, быть может , загвоздка в том, что Джейсон – не совсем человек.

Следующие несколько часов, вплоть до обеда, в голове у меня столько мыслей, что я ни на секунду не пребываю в покое. Эмоции так быстро сменяют друг друга, что мне дико не по себе. В одно мгновение я уверена, будто день отличный, все обойдется, я справлюсь, и прочая чепуха про мир во всем мире. Однако уже через минуту меня одолевает тяжелое ощущение безысходности, нависшее над головой, будто грозовая туча. Нервно покусываю пальцы, раскачиваюсь на стуле и гляжу в пустоту, поджидая неприятностей. Но ничего не происходит, кроме очередного коллапса эмоций. И, забыв про страх, я смеюсь до коликов.