– А?!
– спросил Вася. Чересчур энергично спросил - закашлялся.

– На, дорогой, выпей, - Заури сунул ему горлышко бутылки мира.

– В горле пересохло, - задавленно пожаловался Вася, принимая бутылку, потом ответил Зине: - И я обращусь. Щас.

Он отхлебнул. Загоревшись новой идеей, отправился в прихожую, к телефону.

– Куд... Куда он?
– мило удивилась Оленька.

– Звонить, - ответила Зина.

– Кому?

– Властям. Знаешь, Оля, если бы твоя мать узнала...

Что именно сделала бы мама Ольги Александровны, если бы узнала о безобразной семейной сцене, так и осталось неизвестным, в комнату вернулся Василий Степанович. В одной руке у него была ополовиненная бутылка, в другой телефонная трубка. В неё он кричал.

– Алё! Милиция?! Я спрашиваю, это милиция? Ага! Значит, полиция. Один хрен. Вот вы скажите, девушка, я могу лечь спать?! Что? Девичья улица десять. Нет, вы не поняли. Я вас спрашиваю, я могу лечь спать? Что значит, пожалуйста?! А, вы об этом... Зачем вам фамилия? Василий Степанович. Вельможный. Вель-мож-ный! Вам по буквам ещё сказать?! Так вот, я вас спрашиваю, полиция, мать вашу, я могу лечь спать?! Что?

– Положила власть, - обиженно сообщил он, ни на кого не глядя.
– Положила. На меня! А?!

Он снова закашлялся, разглядывая телефонную трубку, потом обнаружил в другой руке вино. Просиял. Когда с бутылкой было покончено, по лицу его лились слёзы. Ключик спешно лишил его и пустой бутылки и телефона. Зря беспокоился.

– Съешь конфетку, дорогой. Закуси, - умильно улыбаясь, предложил Заури, протягивая на широкой ладони золотую конфету.

– Тимео Данаос эт дона ферентес!
– отпихивая руку, рыдал философ.

– Не ругайся, да? Закуси! Потом ляжешь, отдохнёшь.

– Вась, иди сюда, ко мне.

– Василий Степанович, вам бы прилечь.

– Но! Хонеста морс турпи вита потиор!
– выкрикнул Василий, расталкивая утешителей.
– Цезар! Моритури те салутант!

И с этими словами он прыгнул в окно, как в воду с вышки. Всё смешалось в доме Вельможных: визги двух женщин, мяв придавленного кота Василия, проклятия его хозяина, причитания Заури. Ключик за всей этой суетой наблюдал отстранённо. Опасности больше не было, первый этаж. Ушибы, царапины - мелочь. Но ведь прыгал-то он всерьёз. Вот какие от любви приключаются драмы. А всё Оленька. Сериалов насмотрелась, пробует воплотить. Скучно ей без остренького. И Ленка Викторовна...

***

Ленка Викторовна? Совсем гнусно стало Ключику, когда в пустоте замусоренной комнаты сгустились призраки. Женщина без лица на диване и с ней Заури. Стол, мятые обёртки - серебряная и золотая. Два пустых фужера. Початая бутылка шампанского. Почему шампанское? Красное было на столе, "саперави". Я прочёл на бутылке. Нет. Фужеры - значит шампанское. Немного шампанского за знакомство. Спрыснули договор. Ты, значит, подписала? Ленка Викторовна. Заури молча тискал ту, на диване. Её лицо... Ленка? Прихлынула память. Лица людей, события, имена. Толчками крови в виски стучало: "Валь!.. Грязь!.. Перхоть!.. Пыль!.." Ключик не мог дышать, так подступило к горлу. Окно. Воздух, небо. Открыть.

Он кинулся к окну, задёргал задвижку, толкнул оконницы. "Дзан!" Стекло лопнуло и посыпалось, как тогда. В ноздри ударила вонь. Дрожжевая фабрика. Зелень в глазах. Ключик упал на подоконник животом. Тьма, бездна, и в ней огоньки. От тёмного бурления и дрожжевого запаха мутило нестерпимо. Живот свело спазмом, горлом и носом хлынула горечь. Обрыв, пропасть. Только бы не упасть. Оа-ар-ркха-кха! Наизнанку. Оа-а! выворачивает. Гнусь, горечь. Ох! Оа-ар-р! А-кха! Кха! Гадости сколько накопилось. Оа-а! Ах-х... Не могу, одна желчь. Оа-ар! Кха-а! Блевота. О-ух. Вдохнуть. Воздух оттуда тёплый, вонючий. А на веранде - холодный. Но туда не дойти, с ног валит. Встану, голова опять закружится, свалюсь в пропасть. Как с вышки в воду. Был первый этаж, а теперь дна не видно. Тьма, огоньки. Котлован? Откуда? Яма была на месте восьмого номера, а теперь? Улица где? Ключик попробовал поднять голову - глянуть туда, где громада девятого дома, многооконная серая сталинка, но в глазах снова всё поплыло, и снова прихлынула горечь. Дряни нажрался, блюй теперь. Оа-а! Кха-ха! Легко сказать. А если нечем уже? Если лезет наружу с желчью душа? На руке красное. Кровь? Оа-а! Ох-х! Всё изблюй. Желчь, кровь, душу. Всю погань. В ушах звон, но чуть легче. Кровь - это из носу. Кровопускание. О-ух. Блевал, значит было чем. Жрал, значит, недавно. Где взял, если тут пропасть? Пиццу Коля привёз и банки с энергетиком. Целую кучу. Коля? Огра так зовут. Значит, это был не сон. Он страшное сказал что-то. Вид у тебя, сказал, как у покойника. Нет, не то. Это не самое страшное, я и есть покойник. Он вот что ещё сказал: еле к тебе сюда заехал, всё вокруг перекрыто. В последний раз, сказал, больше сюда не поеду. Реконструкция. То есть как? А как же я? А он мне: дурак, выбирайся отсюда, пока вместе с домом не зарыли. Но нет. Не это самое страшное. Вот после чего меня накрыло: улицы твоей Девичьей, сказал он, нет больше на карте, и адреса твоего в городской базе тоже нет. Система заказ на доставку не примет, доставлять-то некуда. Где эта улица, где этот дом?.. Крутится-вертится слон голубо... Как это так нет адреса? А я где? Вот тут-то он и сказал самое страшное. А ты нигде, говорит. Я, говорит, потому тебе сегодня пиццу привёз, что предзаказ был, и я тебя, Ключко Вэ Ю, запомнил. Будь не моя смена, хрен бы тебе что доставили, вернули бы на счёт бабки за вычетом штрафа за неверно указанный адрес. Ты нигде теперь, никто и звать тебя никак. Выбирайся отсюда, пока заживо не зарыли, поехали. Но я ему: не могу, заказ ещё не сдал. А он: ну тогда прощай. Мне с тобой на пару подыхать неохота, меня жена ждёт. И уехал. Фу-у... Кажется, полегчало. Можно поднять голову.

Девятого номера больше не было. За котлованом, над островком битого кирпича и неузнаваемого хлама дрожал воздух. Сквозь плотный желтоватый туман, в сотне метров можно было ещё различить очертания каких-то цистерн, но дальше ничего видно не было, кроме шевелящейся мути. Там глухо погрохатывало и взрыкивало, как будто монстр, топча городской квартал, неторопливо насыщался обломками и отрыгивался между глотками.

Никто, нигде и звать никак.

– Я Ключко Валентин Юрьевич! Я живу здесь!
– в гневе заорал Ключик. Жёлтая мгла пожрала крик без остатка, потому что не от чего было отразиться звуку.

Глава восьмая

Кричать можно всё что угодно, от крика не рухнут стены и не поднимутся новые. От одного слова "живу" живее не станешь. Сбросив пар, Ключик ощутил новый приступ апатии: идти никуда не хотелось, даже окно закрыть и то не хватало сил. Сидеть бы вот так вот на подоконнике, вдыхать тёплую дрожжевую вонь вечно. А лучше лечь на пол. Он пошаркал ногой, зацепил белую, в жирных пятнах коробку от пиццы. "Я что же, прямо тут её и сожрал? Нет, о чём угодно, только не о еде, а то стошнит, а нечем. Пусто внутри. Странно, что денег хватило. Когда делал первый заказ, на счету оставалась какая-то мелочь. Почему? Там за день до того приличная сумма была, мы копили на доплату за квартиру. А теперь там опять куча. Откуда? Ну, гриб заплатил, ну, проценты первого числа пришли старые, а остальная прорва откуда? Надо бы выяснить". Он нехотя поднялся, через силу закрыл окно - стекло всё-таки раскокал, чёрт!
– и потащился прочь из квартиры Вельможных. На продутой ветром веранде его взяла за животики дрожь. Выдыхая пар, он совал ключ в замочную скважину и не мог попасть, тряслись руки. "На черта закрывать? В квартире пусто, а даже если бы и осталось барахло, кому оно нужно?" Он махнул рукой и совсем было собрался подняться к себе, но то ли холодный воздух так подействовал, то ли мелькнувшая мысль: "Всё равно никто теперь сюда влезть не сможет", - стало ему любопытно: "Так-таки никто не сможет залезть?" Ежась от холода, стал осторожно, приставным шагом спускаться во двор, но чуть не упал на предпоследней ступеньке. Заметил разбитый телефон, переступить хотел - нога поехала. Рассматривая телефонные останки, забыл мёрзнуть. Белая искорёженная тушка вывалила разноцветные кишочки на щербатый бетон, выглядела неважно. Видимо, шёл дождь, трупик телефона поливало всякой дрянью с крыши. Весь в грязи. Починить - думать нечего. А жаль, хороший был, хоть и старый. Склонившись над обломками и дыша на них паром, Ключик с удивлением отметил, что о телефоне вот жалеет, а о том, что ушла Ленка, - нисколько. Смешно себя вёл и глупо, выбросил телефон, потом в шлем полез, чтоб забыться. Мальчишка. А мог ведь и подохнуть, лежал бы там, наверху, кишочками наружу. Сдох бы и обошёлся без похорон, потому что хоронить некому. Ключик распрямил спину и сунул в карманы руки. К себе самому тоже не испытывал жалости - с чего бы? Ну, остался без телефона, и что? Кому звонить и зачем? И терминал работает и шлем.