Чей-то стук выдергивает меня из сна. Включаю лампу и иду к двери. Все тело вялое, неуклюжее.

Это Милли. Ее мокрое личико блестит в свете лампы. На ресницах повисли слезы.

— Мамочка, у меня ножка болит.

Пальцем трогаю ее колено. Кожа горячая и воспаленная. От моего прикосновения Милли вскрикивает. Ругаю себя на чем свет стоит. Я должна была проявить твердость и обработать рану.

— Пойдем, я отведу тебя в кровать, — говорю я, — а утром мы подумаем, что делать дальше.

Я встревожена, больше не могу уснуть. Через какое-то время встаю и прислушиваюсь к тому, что происходит в комнате Милли. Она все еще плачет, но я решаю оставить ее в покое. В плаче уже проскальзывает сонливость. Я знаю, скоро она заснет, и лучше, если я не стану ее тревожить.

Ночью погода портится. Дождь идет и в моем сне. Мне снится, что крыша Ле Коломбьер вся в дырах, сквозь них льется вода. Мой дом весь затоплен. Я медленно выбираюсь из своей спальни по колено в воде. Вокруг холодный, чистый, аквамариновый свет.

Мимо меня в сияющем потопе проплывают вещи: книги с поэзией, пупсы из кукольного домика Милли, музыкальная шкатулка моей матери. Они все повреждены водой, но во сне я смотрю на все это с невозмутимым спокойствием. Плывущее в потоке воды не беспокоит меня: оно все покрывается пятнами, гнилью, разрушается. Я просто позволяю всему этому уйти в прошлое. Я испытываю в некотором роде наслаждение от того, что больше не сопротивляюсь, отдаюсь на волю судьбе.

Утром дождь все еще идет. Небо тяжелое, оловянного цвета.

Перед тем как уйти на работу, Бланш оборачивается ко мне, стоя в двери. Она повязывает вокруг головы шифоновый шарф. Ее кожа золотится от вчерашнего солнца, от Бланш пахнет розами.

— Мама, с Милли все нормально? Я слышала, как она плачет, — говорит Бланш.

— Не знаю, — отвечаю я. — Меня беспокоит ее порез на колене. Постараюсь сходить за доктором.

Но я не тороплюсь. Не хочу оставлять Милли. Да и потребуется много времени, чтобы связаться с доктором. Мне придется ехать на велосипеде к нему домой и надеяться, что он или его жена будут там. Или же мне стоит попытаться позвонить ему из ближайшей телефонной будки, которая тоже находится достаточно далеко.

Бланш хмурится. Ее васильковый взгляд впивается в меня.

— Но если тебя что-то будет беспокоить, ты же вызовешь врача, да, мам? Пообещай, что вызовешь.

— Да, конечно.

Боковым зрением вижу какое-то движение, оно заставляет меня повернуться. В Ле Винерс открыто окно. Я что-то вижу в темноте комнаты по ту сторону окна: лицо или рукав рубашки. Ощущаю бессильную ярость. Мне противно, что люди, живущие там, знают подробности нашей личной жизни. Как будто оккупация дает им на это право.

Глаза Бланш наполняются слезами.

— Это я виновата, да?

— Нет, милая, конечно, нет. Вы же обе просто дурачились. Это просто случайность, что она упала на гравий.

— Мне не следовало так себя вести, — говорит она. — Но ты же знаешь Милли. Она прикидывается невинной овечкой, а сама такая приставучая.

Она выходит, плотнее натягивая пальто. Хотя дождь такой сильный, что я сомневаюсь, что Бланш надолго останется сухой.

Раздаются шаги и стук в дверь. Мое сердце уходит в пятки.

Но это не тот, о ком я думала. Пришел капитан Рихтер. Его мокрые черные волосы прилизаны дождем.

— Прошу прощения, миссис де ла Маре, но мы случайно услышали ваш разговор.

Страх подступает к моему горлу. Я сделала что-то недопустимое? Нарушила какое-то правило, о котором даже и не подозревала?

Его темные умные глаза смотрят на меня.

— Один из наших услышал, что ваша дочь поранилась.

Его голос смягчается, он увидел страх на моем лице.

— Я был доктором, миссис де ла Маре, в той, другой жизни. Перед тем как… — Он разводит руки в беспомощном жесте, охватывающем все происходящее вокруг: войну, оккупацию. Жест, который говорит, что все это невозможно описать словами.

— О, — это все, что я могу сказать в ответ.

Пытаюсь представить его в образе врача. Без формы, без оружия. Это сложно.

— Вы не против, если я осмотрю вашу дочь? — спрашивает он.

В моем взгляде сквозит нерешительность.

— Я работал хирургом в госпитале Рудольфа Вирхофа в Берлине. — Он слегка улыбается. — Но я уверен, что хирургического вмешательства не потребуется.