NORMA – La Scala – 7.12.1955 – Callas, Simionato, Zaccaria - Votto

Когда я солировал, Мария во все глаза наблюдала за мной, выискивая признаки отступления. Я де¬лал то же самое с теми же намерениями. Естест¬венно, что по окончании акта публика разрази¬лась грандиозными овациями, но маэстро Вотто, выходя вместе с нами на поклоны, заметил, что у нас далеко не все в порядке. Когда закрылся занавес, Вотто раздраженно заявил: “Вы слишком увлеклись. Считаю, что необходима еще одна рабочая репетиция с форте¬пиано”.

Мария холодно перебила его: “Обошлись бы и без репетиции, если бы не скверные коллеги. И вообще, если бы кое-кто здесь был кавалером, он позволил бы мне сегодня показаться одной”.

Я обратил это в шутку. “Жаль, — сказал я, — но тут действительно кавалеры, и одна ты нигде не покажешься”.

“Истерик!” — закричала Каплас.

“Психопатка!” - сорвался я….

В это время под гром аплодисментов вновь открылся занавес. Мы заметили, что за нашим препирательством наблюдает публика и, видимо, страшно веселится. Опыт не дал нам оробеть; мгновенно изобразив на лицах улыбку, мы взя¬лись за руки и пошли на поклоны.

Когда занавес закрылся, Марию снова поне¬сло: “Я всех вас сегодня задавила!”

Как раз в тот вечер мне не хотелось оста¬влять за кем бы то ни было последнее слово, и я сказал довольно жестоко: “Не волнуйся, вот ско¬ро приедет Тебальди, приведет тебя в чувство”.

Мария взвилась как фурия. У нее были пре¬красные, словно точеные, руки и длинные лаки¬рованные ногти. Тигрицей она набросилась на ме¬ня, сдерживаемая своей личной горничной и Meнегини. Мы сцепились среди толпы, хлынувшей на сцену после спектакля. Кто-то утверждал, искренне или нарочно, что ему показалось, буд¬то Каллас при этом дала мне хорошего пинка. Это был чистый вымысел, но на следующий день об этом судачили все газеты. На некоторое время и я превратился в ее официального “врага”.

Мы повстречались год спустя в Нью-Йорке, в театре “Метрополитен”, где нам обоим пред¬стояло вновь исполнять “Норму”. Мария была слишком умна и респектабельна, чтобы демон¬стрировать оскорбленную гордость. Она повела себя так, словно между нами ничего не произо¬шло.

Norma – Metropoliten Opera - 29.10. 3,7,10. 11 1956

Maria Callas [Debut],Fedora Barbieri,Cesare Siepi,James McCracken - Fausto Cleva

Впрочем, не исключено, что это было с ее стороны изощренной дипломатией. Ведь Мария знала, что в “Метрополитен-Опера” я был звездой первой величины и Рената Тебальди также обла¬дала там огромным престижем. Была и еще одна причина: за неделю перед ее прибытием в Америку “Тайм” посвятил Марии свою облож¬ку. Но статья в журнале была едкая: певицу представили читателю хуже некуда. Писали, например, что она отказала в сотне долларов престарелой нуждающейся матери и что у нее “глянцевый” голос. Мария прекрасно поняла, что нет пророка в своем отечестве и что ее земляки к ней не расположены. Вероятно, за этим внезап¬ным радушием и объятьями, в которые мы заключили друг друга после целого года ледяных отношений, скрывался тонкий расчет: следует проявлять бдительность и помириться хотя бы с Марио Дель Монако.

Выступления в нью-йоркском театре “Метрополитен” действительно оказались для Каллас суровым испытанием. В атмосфере лихо¬радочного ожидания и значительной, плохо оправданной антипатии Мария почувствовала себя со¬вершенно иначе, нежели в дружественной среде Милана. Виднейшая театральная фигура, она ста¬ла мишенью, в отношении которой и журналисты, и публика могли проявить безжалостность. Имен¬но так они себя и повели. Мария Кэллас верну¬лась в Нью-Йорк после десятилетнего отсутствия. Уезжала полнотелой девушкой с прекрасными данными и большими надеждами, а вернулась знаменитой, элегантной, стройной и обворожи¬тельной. Вокруг нее неизбежно сгустилась и за¬висть. Ею завладела печать. Кто такая Мария Калогеропулос, кем была в прошлом ее мать, каковы тайны их семейства — все это было край¬не неприятно Марии. Затем последовало самое отвратительное: нападки бывшего менеджера Ба-гарози, который задним числом принялся вымо¬гать вознаграждение за посредничество. Багарози обратился в суд, и тут произошел еще более до¬садный, банальный эпизод.

В Соединенных Штатах, дабы уведомление о вызове в суд возымело действие, нужно, чтобы соответствующий служащий коснулся обвиняе¬мого листком уведомления. И поскольку Мария неизменно находилась в окружении людей из сво¬его “клана” и поклонников, задача служащего представлялась весьма затруднительной. Но этот тип стал преследовать ее с упорством, типич¬ным для некоторых американцев. Он принялся буквально выслеживать ее, и в один прекрасный день, когда “божественная” входила в “Мет”, он, чуть ли не вспрыгнув на нее, притронулся к певи¬це документом, Его сам по себе отвратительный поступок принял еще более мерзкий оттенок в тот момент, когда притаившийся в засаде фотограф увековечил эту сцену. Так появилась фото¬графия Марии, где та, совершенно разъяренная, с пылающими гневом глазами и раскрытым ртом, произносит явно невоспроизводимые слова по адресу уведомителя и репортера. Причем вполне возможно, что оба предварительно сговорились между собой. Фотография пошла нарасхват; ее стремились заполучить редакции газет во всем мире.

Нью-йоркские приключения Марии Калласна этом не закончились. На премьере “Нормы” 29 ок¬тября 1956 года, когда мы по окончании спектак¬ля вышли с поклонами на просцениум, откуда-то из ложи, запущенный, видимо, приверженцами других примадонн, в Каллас полетел внушитель¬ный кочан капусты, который, однако, в “божест-венную” не попал, а угодил в плечо Чезаре Сьепи. Но выкрик, сопутствовавший этому недостой¬ному жесту, не оставлял сомнений относительно предназначения кочана.

Некоторое время спустя произошел еще один достойный сожаления эпизод, только на этот раз Мария оказалась в нем не жертвой, а главным действующим лицом. Она была занята в “Лючии ди Ламмермур”, когда у нее возникла ссора с баритоном Сорделло, исполнявшим партию Ген¬риха Астонэ. Каллас пожелала другого, более “представительного” партнера, чем нанесла огром¬ную обиду бедняге Сорделло. Мария же, со своей колокольни, сочла личным оскорблением присут¬ствие рядом с собой на сцене не слишком выдаю¬щегося коллеги. Обратившись после ссоры к Бингу, она потребовала, чтобы Сорделло заме¬нили. Однако Бинг холодно произнес: “Какой бы вы ни были звездой, я не потерплю от артистов никакого вмешательства в дела, которыми распо¬ряжаюсь здесь только я”.

Разговор принял крутой оборот; как обычно, последовало хамство. Американская печать, только и ждавшая случая забросать камнями Ма¬рию, воспроизвела с подробностями все ее пре¬тензии, а одна из вечерних газет поместила сооб¬щение об этом на первой странице под набранным крупными буквами заголовком: “Бинг прогоня¬ет Кал л ас”. Чистейшая фантазия, разумеется. Никто всерьез и не предполагал, что Бинг дейст-вительно решился прогнать К ал л ас. Однако пришлось вмешаться в дело нашей общей подру¬ге, журналистке Эльзе Максуэлл, знаменитой “американской сплетнице”. Эльза убедила Марию проявить побольше дипломатии. Но остается фактом то, что по окончании своего контрак¬та Каллас покинула Нью-Йорк и в “Метрополи¬тен-Опера” появилась вновь лишь спустя несколь¬ко лет.