Эльза Максуэлл была очаровательной дамой, королевой общественных настроений, без¬раздельной царицей нью-йоркского высшего света пятидесятых годов. Она бесплатно проживала в роскошных апартаментах отеля “Уолдорф-Астория”, устраивая для этой знаменитой гостиницы встречи, обеды и приемы при участии наиболее видных фигур текущего сезона. Быть приглашен¬ным к Эльзе Максуэлл означало входить в между¬народную элиту. Отсутствие же записки с приглашением могло повергнуть в уныние самого зако¬ренелого из светских карьеристов.

Как-то в 1953 году, во время одного из моих зимних наездов в Нью-Йорк, Эльза пригласила меня принять участие в званом вечере, устроен¬ном в пользу ветеранов войны. Максуэлл попро¬сила меня спеть там дуэт из “Отелло” вместе с Глорией Вандербильт, знаменитой мультимил-лиардершей, которая незадолго до этого разве¬лась с не менее знаменитым дирижером Леополь¬дом Стоковским.

Меня удивило то, что бывшая госпожа Сто¬ков екая увлекается вокалом. Все же я принял приглашение и на следующий день отправился на репетицию к Вандербильт, чьи апартаменты также находились в “Уолдорф-Астории”. Мне открыл камергер в ливрее, и сразу же в глаза бросилась невероятная роскошь гостиной: на попу белые шкуры, вокруг старинная мебель, ки¬тайские вазы династии Мин и обтянутое шелком кресло. Посредине красовался восхитительный концертный “Стейнвей”, тоже белый, в стиле ампир.

Я все еще оглядывался по сторонам, когда в гостиную вошла сама Глория Вандербильт. Я ото¬ропел. Стоковскому, как известно, было около семидесяти лет, и я ожидал увидеть даму сред¬него возраста. Глория же оказалась на удивле¬ние молодой, лет двадцати шести-двадцати семи, совершенной красавицей. Высокая, с темным от¬ливом волос, прелестным ртом и обворожитель¬ной улыбкой, она несла в себе типичную непри¬нужденность богатых американок. И, кроме то¬го, открытый характер, нескрываемое наслажде¬ние жизнью и жажду вкусить сполна собственного счастья. То есть то, что называется уверенностью е себе, За Стоковского она выходила совсем юной. Глория высказала мне свои похвалы, сообщила, что является моей почитательницей и что ей весь¬ма лестно петь со мной, хотя и всего лишь один дуэт. Признаюсь, я почувствовал себя в замеша¬тельстве лишь на несколько мгновений, так как в гостиной появилась Эльза Максуэлл с фотогра-фом. Женщины обнялись, и Эльза попросила нас сфотографироваться вместе у фортепиано для “Нью-Йорк Тайме”. В тот день репетиция так и не состоялась.

Повторная встреча оказалась ненамного пло¬дотворнее. Мы едва-едва взяли лишь несколько нот из “Отелло”. Я чувствовал себя не в своей тарелке. Глория была обольстительной женщи¬ной, и, признаюсь, мне никак не удавалось сос¬редоточиться на музыке. Впрочем, и она не проявляла большого интереса к “Отелло”, а боль¬ше болтала и выпытывала подробности моей жиз¬ни. Ее помыслы в тот момент были обращены вовсе не на концерт для ветеранов.

Некоторое время наше знакомство продол¬жалось в таком же духе. Как-то вечером в “Метро¬политен” Максуэлл закинула удочку на тему о новой встрече с Глорией. И поскольку было из¬вестно, что Эльза любила устраивать нежную дружбу, я уклонился от предложения журнали¬стки. На ее счету уже было несколько нашумев¬ших знакомств. Самым знаменитым из всех бы¬ла пара Али-Хан и Беттина. Затем она пыталась свести Ивонну Де Карло, знаменитую актрису, символ красоты в послевоенные годы, и баса Чезаре Сьепи. Но у этих не сладилось. Помню, Эльза Максуэлл все время держала торчком указательный палец, будто диктовала собе¬седникам какой-то закон и одновременно разъяс¬няла, что возражения не допускаются. Статья, которая затем вышла в “Нью-Йорк Тайме” и еще в двадцати связанных между собой американ¬ских газетах, произвела на многих кошмарное впечатление. К счастью, Эльза питала ко мне сим-латию и рассматривала меня как образцового итальянца. Однажды она приезжала к нам в Лан-чениго. Мы обедали возле бассейна, и она без умолку трещала о красотах Италии и о наших общих знакомых в Нью-Йорке. У меня на голове была феска, а на лице борода, отпущенная спе¬циально к спектаклю “Отелло”. Все это ужасно веселило Эльзу, и она чувствовала себя у нас как дома.

Вместе мы ездили на открытие фестиваля 1958 года в Венецию, являя собой сенсацион¬ную пару: “американская сплетница” и рядом те¬нор в темно-вишневом смокинге с черными шел¬ковыми отворотами. Мы под руку прошествова¬ли во Дворец Кино на Лидо, и Марио Рива ука¬зал на нас рукой зрителям в своем телерепорта¬же. Получалось, что я как бы намеревался пока¬зать театральному миру, что у меня есть подруга, способная распотрошить всех завистников. Вот так мы жили, вступая на порог революционных и все подряд ниспровергающих шестидесятых го¬дов и являясь чуть ли не мифическими персо¬нажами для Италии, которая еще не знала ни бума, ни массовой моторизации, ни автострад.

Однако не к чему было продолжать с Вандер-бильт игру, начатую Эльзой. Ситуация могла оказаться весьма двусмысленной. И потому с большим огорчением Глория Вандербильт была не только обворожительной женщиной, но и в высшей степени приятным человеком) н отка¬зался от дальнейших встреч.

Тем не менее, прошлое Глории вызывало у меня большое любопытство. Как могла такая молодая, красивая и богатая особа выйти замуж за мужчину, разменявшего седьмой десяток? Первая моя встреча со Стоковским, честно гово¬ря, не привела к разгадке тайны. Я отправился к нему домой на Парк-авеню для совместной подготовки к концерту. В назначенный час н позвонил в дверной звонок, и мне открыла ка¬кая-то престарелая дама в халате, с платком на голове. Я объяснил; “Меня ожидает маэстро Сто-ковский. Я - Марио Дель Монако”. Престаре¬лая дама недоуменно поглядела на меня и отве¬тила: “Да ведь маэстро Стоковский — это я!”

После этого анекдотического случая я доста¬точно хорошо познакомился со Стоковским и стал понимать Глорию. Наполовину поляк, напо¬ловину ирландец, этот человек обладал каким-то магнетизмом. Совершенно седые густые волосы, неизменное радушие и непреклонная твердость. Его повадки в жизни были такими же, как и за дирижерским пулы ом. Высокого роста, поджа¬рый, волевой, он дирижировал, заражая всех своим энтузиазмом. К тому же заключал в себе выдающуюся энергию. В семидесятилетнем воз¬расте Леопольд Стоковский походил на мальчика жестами, взглядом и силой духа в отношении к жизни. Словом, был, несомненно, великой лич-ностью. Разумеется, когда не обвязывал голову платком.

На несколько лет я потерял из виду Марию Каллас. Но, читая газеты, можно было следить за личными и светскими перипетия¬ми ее жизни - от самого начала брака с Онассисом вплоть до его завершения. Раз, в 1970 году, когда я оказался проездом в Риме, наши общие друзья сообщили мне, что там находилась и Мария. Оста¬новившись в “Гранд-Отеле”, она готовилась к премьере фильма “Медея”, поставленного Пье¬ром Паоло Пазолини.

Прошли годы, но Мария не утратила своей ироничности. По-прежнему готовая царапнуть, даже без всякого желания причинить боль. Сняв телефонную трубку, она сразу же спросила: “Ну, Марио, ты все такой же красавец?” - у нее было веселое настроение. Я подыграл. Мы немного по¬шутили о красоте артистов на сцене и в жизни. 5 конце разговора Мария пригласила меня на просмотр фильма, назначив встречу в “Гранд-Оте¬ле” следующим утром.