Шрифт:
«Господи, нет… Нет!.. Не может быть!!!»
Она ускорила шаг, но внезапно накатившая слабость заставила ее остановиться. Колени мелко задрожали, и Жоа показалось, что если она сделает еще хотя бы шаг, то просто упадет. Она замерла и несколько раз глубоко вздохнула, пытаясь унять дрожь и подавить поднимающуюся откуда-то из глубины волну паники. Помогло. Страх отступил. Медленно, нехотя, словно зверь, которого заставляют расстаться с полученной в кровавой битве добычей, но все же отступил. Закрыв глаза, Жоа попыталась мысленно отключить эмоции и отрешиться от происходящего, заняв позицию стороннего равнодушно-холодного наблюдателя. Она прибегала к этому приему крайне редко и, по большей части, именно в такие вот минуты сильного душевного напряжения, когда, казалось, еще минута – и она взорвется, как котел, в котором скопилось слишком много пара, и устроит самую настоящую, обыденную до тошноты, женскую истерику со слезами и воплями. Это помогало всегда, помогло и на этот раз. Девушка почувствовала, что начинает успокаиваться. Дрожь в коленях прошла, сведенные мышцы расслабились. Открыв глаза, она чуть нахмурилась и продолжила путь решительным, твердым шагом.
Подойдя ближе, Жоа наконец увидела Антуанет, которую до этого скрывали доктор Люмьер, Кенди и Флэнни. Она лежала в той же самой позе, что и четверть часа назад, ее глаза были закрыты, а ресницы отбрасывали длинные темные тени на бледное застывшее лицо. Жоа почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы. Закусив губу, она быстро моргнула несколько раз, прогоняя их, и опустилась на колени рядом с доктором.
– Почему вы ничего не делаете? – едва слышно прошептала она, взглядом указав на необработанные раны старшей медсестры, в фиалковых глазах светились упрек и отчаяние. – Нужно снять платье, обработать раны, наложить швы, сделать перевязку. Мы должны помочь ей! Как вы можете сидеть, смотреть, как она истекает кровью, и ничего не делать?! Вы же сказали, что поможете ей!
Она протянула было руку к Антуанет, но доктор Люмьер перехватил ее.
– Оставь ее, – тихо сказал он, бросив на нее быстрый взгляд из-под сурово нахмуренных седых бровей, но в синих глазах читались боль и печаль.
– Но…
– Нет, – повторил старичок и отвел ее руку, так и не позволив коснуться старшей медсестры.
– Но…
– Успокойся, Жоа, – едва слышный шепот Антуанет прошелестел в воздухе, подобно легкому призрачному ветерку, и затих. Жоа посмотрела на старшую медсестру. Ее глаза были открыты, но их взгляд был тусклым и каким-то застывшим, неживым, словно стеклянным. – Я сама попросила об этом, – снова прошептала та, едва шевеля побелевшими губами, неровное дыхание с тяжелым хрипом вырывалось из ее груди, словно каждый вздох стоил ей неимоверного труда и отнимал и без того быстро тающие силы. Женщина закашлялась, и темные струйки крови, сочащиеся из уголков рта, снова поползли вниз, оставляя на белоснежной коже широкие дорожки, играющие алыми отсветами. Местами кровь уже начала подсыхать и почернела, оставляя широкие разводы. – Вы ничем не можете мне помочь, – ее шепот звучал пусто, равнодушно и устало. – Оставьте меня в покое. Я так устала.
– Тише, – умоляюще прошептала Жоа, прикоснувшись кончиками пальцев к ее окровавленным побледневшим губам, чувствуя, как горло перехватывают рыдания. Собрав в кулак всю свою волю, она попыталась подавить их и даже улыбнулась сквозь слезы, вот только улыбка вышла вымученной, слабой и дрожащей. – Не нужно разговаривать. Береги силы.
– Зачем? Я знаю, что умираю, – с трудом пробормотала Антуанет, но ее пустой взгляд был устремлен в серую высь неба, отчего казалось, что она разговаривает сама с собой. – Я этому даже рада. После его смерти у меня больше никого не осталось на этой земле. Я жила пока верила, что он тоже живет где-то здесь. Пусть и далеко от меня. Я всегда ждала его. Но его больше нет. Он больше не вернется. Никогда. Так ради чего жить?
– Не говори так! Не смей так говорить! Жизнь так прекрасна! Тебе есть ради чего жить. Ты нужна раненым. В мире еще столько людей, которым нужна твоя помощь. И ты очень нужна нам, Антуанет. Мне, Кенди, Флэнни и остальным.
– Вы молоды. Вам предстоит еще долгий путь. А мой заканчивается. Так и должно быть. Кто-то приходит, кто-то уходит. Жизнь продолжается. И вы будете жить дальше. Только без меня. Я устала, Жоа. Я хочу отдохнуть, – она снова закашлялась, кровь потекла сильнее.
Дрожащей рукой Жоа вытерла темные подтеки, чувствуя, как слезы неудержимо скользят по щекам.
– Тише. Не нужно разговаривать, Антуанет. Береги силы. Ты поправишься. Ты обязательно поправишься, слышишь? Мы тебе поможем. Ты только потерпи. Не нужно разговаривать, иначе тебе станет еще больнее.
Губы Антуанет изогнулись в слабом подобии улыбки.
– Ничего, – с видимым усилием прошептала она. – Я не чувствую боли, Жоа. Я ничего не чувствую с тех пор, как он умер. Только холод. И усталость. Очень-очень холодно. И я так устала. Но ничего… Скоро я отдохну. Наконец-то я смогу уснуть. И там мне не будет холодно. Там не может быть холодно, ведь там будет Крис. Крис снова будет рядом со мной. Рядом навсегда. Наконец-то навсегда, – ее голос звучал все тише и тише, глаза начали тускнеть, лицо побелело еще сильнее, а черты прояснились и как-то неестественно заострились. И только длинные темные ресницы слабо дрожали, словно крылья мотылька над пламенем свечи за мгновение до того, как окунуться в обжигающе-манящее сияние, вспыхнуть и сгореть. – Он обещал, что будет всегда рядом. Он ждет. Я рада, что ухожу к нему. Я ни о чем не жалею. И вы не жалейте. Здесь не о чем жалеть. Без него я все равно никогда не была бы счастлива, поэтому так даже лучше. Любовь – единственное, ради чего стоит жить. А моей любви здесь больше нет. Я ухожу, чтобы вновь обрести ее. Ищи любовь, Жоа. А когда найдешь – береги. Не отпускай ее от себя. Она такая хрупкая. Слишком хрупкая. Ты не представляешь, что значит жить без нее. Но еще страшнее жить, потеряв ее. Жить воспоминаниями. Я знаю… Я жила так восемнадцать лет. Восемнадцать долгих, холодных лет одиночества. Но те несколько дней в 1480, что я провела рядом с ним, стоили всех этих лет. Так что ловите свое счастье за хвост. Не позволяйте ему улизнуть от вас. Любовь стоит всего. Она и есть жизнь. Мы живем, пока мы любим, и умираем, когда в нашем сердце умирает любовь. Мы умираем вместе с ней. И ни о чем не жалеем. Я не жалею. Ни о чем не жалею. Ни о чем… Не жалею…
Антуанет замолчала. Ее грудь слабо приподнималась и опускалась в такт неровному дыханию, которое становилось все реже и реже. Темные ресницы медленно взметнулись вверх и застыли, тусклый отрешенный взгляд карих глаз устремился в начинающую темнеть мутную пелену неба.
– Вот и вечер, – снова прошептала она, но так слабо, что даже сидевшая совсем рядом Жоа с трудом разобрала ее слова. – Жаль, что не видно, как садится солнце. Мне бы хотелось еще раз увидеть закат.
Внезапно взгляд Антуанет прояснился, а на губах заиграла улыбка… Прежняя улыбка, исполненная тепла, радости и покоя, которая озарила ее бледное, испачканное кровью лицо каким-то почти неземным светом. Затем ее губы чуть шевельнулись. Жоа наклонилась ближе, пытаясь разобрать, что она говорит.
– Крис…
Рука Антуанет слабо приподнялась, словно она пыталась дотянуться до кого-то невидимого, и снова упала на одеяло, длинные ресницы затрепетали в последний раз и замерли. Она ушла мягко, нежно и незаметно, как затихает последний аккорд звучной, исполненной драматизма и чувств симфонии, взятый искусной рукой пианиста.
Чуть слышный шепот слился с шелестом ветра в вышине и растворился в нем. Облетевшие ветки задрожали, и последний, еще каким-то чудом державшийся, пожухший листок сорвался и, плавно кружась, опустился на землю.