В общем и в своем отрицании, и в лояльности к "советской власти" люди моего поколения питались крайне поверхностным представлением о том, какая альтернатива таится в сказочном Зазеркалье . И недовольствуя в адрес того, чем и в чем жили, они слабо представляли, что грядет на смену.

И вот случился обвал, который в меру своей тектоники сам по себе оказался болезненным. И переход из одного состояния в другое был достаточно неприятным на всем посткоммунистическом поле. Что в Польше, что в Прибалтике и даже ГДР под крышей западных родичей.

А в российской редакции он и вовсе обрел сейсмограмму вселенского землетрясения. Тот образ, точнее - образина, в которой капитализм обосновался в России, столь же похож на его современную ипостась, как умный пес на волка или шакала. Шкура и фигура похожи, а повадки инородные. Продиктованный интересами сверху, он изначально обрел форму некоего госфеодализма, в котором кормушку разделили между собой номенклатура и всплывшие со дна общества бандиты. Этот продукт уже в виде порядка и стабильности в монархической форме и был закреплен впоследствии.

Конечно, в строго терминологическом значении "госкапитализм" - это фигура речи. Но это вовсе не означает, что в ней нет реального смысла, диктующего право на собственное название. А оно - прежде всего и огромной степени в том, что юридическая легализация частной собственности не сопровождалась ее восстановлением де факто. То есть реституцией - возвратом собственности бывшим владельцам. Именно этот процесс был запущен в том или ином виде в Прибалтике и большинстве других европейских стран-солагерников. И проигнорирован в России.

Да, затея эта чрезвычайно непроста в чисто техническом отношении. Например, в Литве она была осложнена тем, что часть страны в предвоенный период, когда

проходила земельная реформа, была под Польшей. И после присоединения ее Сталиным в 1940-м к Империи, часть реестровых архивов либо осталась там, либо была уничтожена. И это при том, что к моменту начала акции во многих случаях истцами выступали уже наследники, а не прямые владельцы. Потому, быстро набрав обороты поначалу, она растянулась на долгие годы. Кроме того, есть весьма деликатный, можно сказать даже - драматический аспект психологического свойства, связанный с лишением недвижимости тех, кто уже давно в силу тех или иных обстоятельствах заселился в чужие пенаты. Причем, во многих случаях вовсе не из злого умысла и даже не подозревая, что стал "узурпатором". А в силу обстоятельств и поворотов колес новой системы.

И тем не менее практика показала, что при наличии политической воли любые сложности преодолимы. И всегда можно найти вполне разумные и гуманные решения. Например, в Польше изначально был взят курс не натурального возврата, а денежной компенсации утраченного. И эту ношу взяло на себя государство. В других странах, в том числе и в Литве, применяется комбинированная практика. Например, в сложных случаях государство предлагает участки в другом районе. Оно также выплачивает откупное за объекты, оказавшиеся в его собственности, если в них уже много вложено. Или они имеют важное общественное значение.

Увы, в России ничего этого не было. Земельная реформа, объявленная в 1991 году, основывалась на дележе колхозной и совхозной земли на безвозмездной основе по принципу усредненных паев. Она коснулась примерно 12 млн. человек. Но только теоретически. Виртуально! Потому что натуральное распределение участков было отложено до принятия Земельного кодекса, уполномоченного расписать, как можно этой собственностью распоряжаться. Ввести права наследования, купли-продажи, залога и т.п. Однако, натолкнувшись на яростное сопротивление как слева, так и справа, проект в Думе и Совете Федерации застрял аж на восемь лет. И проект, предъявленный еще в 1991, был подписан лишь уже при Путине.

Так что процесс формирования земельного рынка и коцентрации ее у наиболее эффективных фермеров даже формально начался лишь в нулевые годы. А в 90-е происходила только дележка, а точнее - захват индустриальных угодий, львиную долю которых составляют сокровища недр. То есть государственной, читай - всенародной собственности.

При такой диспозиции тем, что творилось в 90-е, подавляющая масса зрителей и участников была шокирована. В таком контексте можно понять (хотя и не принять) аргумент Дмитрия Быкова о том, что предпочитает социализм, который по сравнению с нынешней все же выглядит более гуманной системой. Глядя на это со стороны порой сам себе задаю вопрос и не нахожу твердого ответа: а смог ли бы ты сохранить свои "антисоветские" убеждения, если бы глотнул того лиха, которое в лихие 90-е обрушилось на бывших соотечественников?

И тем не менее, вопрос остается: Можно ли с уверенностью утверждать, что если бы сценарий смены режима проходил так же разумно и последовательно, как в Чехии, Польше или Прибалтике, то никакой бы ностальгии по брежневщине и сталинщине не возникло?

Впрочем, вопрос этот из категори спекулятивных, потому что такие сценарии в российском практикуме просто были исключены. Непреложный факт, как уже отмечалось раньше, состоит в том, что смена режима не была национальным выбором и проектом. А выбора не было потому, что нация реально не представляла, какая модель образа жизни придет на смену. Да никто у нее об этом и не спросил.