Марти сидел на полу, прижавшись спиной к кровати, и неотрывно смотрел на фотографию — ту самую, которую недавно обнаружила в музыкальной комнате Хитаги. Одного взгляда на парня хватало, чтобы понять, что с ним всё совсем не в порядке. Всё его тело била мелкая дрожь, зрачки сузились, словно от яркого света, на лице было выражение ужаса, губы беззвучно повторяли какое-то слово. Его будто пугала мирная и беззаботная картина веселья с фотографии. Было нестерпимо жарко. Его руки поминутно меняли положение, словно он не знал, куда их деть. То он сминал снимок дрожащими пальцами, поднося фото близко к глазам; то он вдруг бросал фотографию на пол и, сгорбившись напротив неё, запускал пальцы в волосы, будто желая вырвать клок; то он так же резко вздрагивал и, выпрямившись, вытягивал руки, лишь чтобы вонзить ногти в новые, ещё не зажившие мозоли на ладонях; потом всё повторялось. Он сидел так не слишком долго, но уже успел искусать все губы в перерывах между немым бормотанием.

Внезапно Марти дёрнулся и, выронив фотографию, торопливо отполз в угол комнаты. Но даже так, он всё ещё слишком хорошо видел изображение. Ему захотелось кричать, но из горла вырвался лишь жалкий хрип. Дрожь усилилась.

— Прости… — внезапно отчётливо произнёс Марти. Он буквально подскочил, словно испугавшись звука собственного голоса, а затем беспомощно, как маленький ребёнок, сжался и закрылся ото всего руками.

— Прости, прости, прости, прости… — продолжал повторять Марти уже вслух.

В какой-то момент он неуверенно отвёл руки, поднял голову и снова взглянул на снимок. Картинка не изменилась: в глазах одного человека Марти продолжал видеть осуждение. И пусть на самом деле ничего такого не было, ему всё равно чудилось, что его совершенно справедливо обвиняют.

Марти вновь испуганно затрясся. Вдруг после крупной волны дрожи он почувствовал бессилие. Всё тело обмякло, и Марти сполз спиной по стене. Тяжело дыша, он поднял глаза к потолку и несколько минут усталым воспалённым взглядом смотрел вверх. Некоторое время он приходил в себя. Наконец, Марти, пошатнувшись, выпрямился, а затем неуверенно пополз к снимку. Робким движением он распрямил мятую и исцарапанную глянцевую бумагу и виновато заглянул в глаза старшему из парней. Марти едва не до крови закусил нижнюю губу, а затем полным раскаяния голосом прошептал:

— Прости меня, Уилл…

***

С самого момента ссоры с Хитаги некогда острые чувства Дэймона притупились. Все его рефлексы и отвлечённые мысли перекрывала сосущая тоска. Всё, что прежде приносило удовольствие, теперь казалось таким ничтожным. Он больше не чувствовал вкуса пищи и ел скорее по привычке, для поддержания сил. Разрыв с Хитаги будто вытянул из него все соки, оставив внутри лишь чувство безрадостного одиночества. С ужасом Дэймон осознал, что теперь ему некуда идти. Из сложившейся ситуации был только один выход, но и тот преграждало данное когда-то слово. Супер Мечник уже тысячу раз успел проклясть свою принципиальность, но переступить через неё было выше его сил. К тому же, голос здравого смысла давал ему слишком отрезвляющий пинок.

Волоча бессмысленное существование, Дэймон отчаянно искал хоть что-нибудь, что помогло бы ему продержаться. Одним из некогда безотказных средств поднятия боевого духа была для него музыка. Именно поэтому в какой-то момент Дэймон стал постоянным слушателем на репетициях Супер Барабанщика. И теперь он пришёл в музыкальную комнату в надежде хоть немного отвлечься от тяжёлых мыслей.

К сожалению, даже музыка звучала тускло на фоне его переживаний. Дэймон выглядел как никогда подавленным и отстранённым, и Марти не мог этого не заметить. Окончив очередную партию, барабанщик совершенно неожиданно для мечника поинтересовался:

— Что случилось? Ты какой-то вялый.

От внезапного обращения Дэймон вздрогнул и удивлённо посмотрел на Марти, старательно делая вид, что он поражён самим предположением, а не тем, что его настроение так легко уловили. Марти сидел за установками и не отрывал от него оценивающего взгляда. Дэймон поёжился: барабанщик будто смотрел ему в душу. Мечник отвёл взгляд и как можно невозмутимее проговорил:

— Ничего не случилось…

— Разве? — Марти склонил голову набок, недоверчиво щурясь. — Сколько я тебя помню, ты всегда внимательно вслушиваешься в музыку, так что даже по ритму угадываешь песню, а сейчас стоишь и явно думаешь о своём… Впрочем, это не моё дело, — пожал плечами он, встретив холодный взгляд Дэймона, и, закинув руки за голову, произнёс: — Просто редко встретишь такого хорошего слушателя, вот я и решил поинтересоваться…

— А я думал, у вас много фанатов, так что хорошие слушатели для вас не редкость, — небрежно заметил Дэймон, втайне польщённый словами Марти.

Марти на секунду скривился, а затем опустил руки и невесело усмехнулся.

— Фанатов? Их действительно предостаточно, — согласился он. Затем он со вздохом подался вперёд и с злобной насмешкой заявил: — Вот только из них на концертах я вижу преимущественно тех, кто приходит не ради музыки. Кому-то просто хочется отметиться на выступлении популярного исполнителя, кто-то судит мою игру поверхностно… Но большинство — девочки-фанатки, — Марти тяжело вздохнул и с горечью продолжил: — Таким не важно, что именно играет музыкант. Для обретения какой-нибудь славы сейчас достаточно уметь играть примитивные мотивы и иметь более-менее приятный голос вкупе с смазливой внешностью… словно ты какой-нибудь товар, — невесело усмехнулся он.

Ненадолго повисла тишина. Марти хмуро смотрел в пол. Дэймон также молчал, озадаченный словами барабанщика. Прежде мечнику не приходилось особо задумываться, каково быть известным человеком, так что сейчас у него было предостаточно пищи для размышлений. Пару раз он кидал робкие взгляды на Марти, но тот явно с головой погрузился в мрачные мысли и совсем не обратил на это внимание. Наконец, Дэймон нарушил тишину.

— Я бы не сказал, что у вас смазливая внешность… — вдруг задумчиво произнёс он.