На этот раз толпа была меньше, а социальный статус более разнородный: от опрятных интеллигентов до оборванцев-бомжей - элемент сплошь нетрудовой и нетрезвый. Оратор на баррикаде из каких-то бочек, ящиков, деревянной и пластмассовой тары, вещал:

– Анархия - мать порядка, и как всякая порядочная мать ...

– Твою мать, - выругался, успев увернуться от нашего 'Пежо', какой-то пожилой анархист.

Я думал, анархизм как архаическое вероисповедание прекратился уже. Однако в этом городе еще пребывал в реликтовом состоянии.

Мы, лавируя, обогнули толпу. Оглянувшись, я увидел, как один из наших автобусов остановился там, откуда мы только что отъехали. Выскочившие из него боксеры принялись хватать и запихивать в салон всех, кто попадался им под руки.

– Куда их?
– поинтересовался я.

– На избирательный участок, в Дворянский Клуб. Шутка ли, шестьдесят тысяч по всем прогнозам не добираем. Не понимает народ своего счастья. У нас основные соперники - мотыгинские и Старухин, - продолжал граф.
– А эти марксизматики и штирнеристы все равно не пройдут. Ходили, правда, слухи о некой третьей силе, четвертой уж теперь, раз Старухин откололся от нас, да что-то не видно их.

Кто не чужд увлечения жанровой живописью, тот помнит 'Выборы бобового короля'. Иные сценки были не менее жанрово выписаны. И вообще, состояние населения напомнило мне смутное время в Содоме перед самым бунтом. То же разнообразие мнений - от кумачовых революций до бархатных, от шоковой терапии до шелковой, а один банкир, вынув чековую книжку, предлагал задумать какое-нибудь число и тут же выписывал чек на задуманную сумму желающим. Предупреждая не каждого, что до понедельника его банк закрыт.

На медленной скорости проехал автомобиль с откидным верхом. Стоя на заднем сиденье, моя знакомая Маша, чаруя чернь, демонстрировала стриптиз. За машиной скорым шагом, а иные бегом, трусила изрядная часть населения.

– Куда они с этой голой женщиной во главе?
– спросил я.

– К Старухину, - сказал граф.
– Его методы.

У мэрии народу было побольше, и его все прибывало благодаря энтузиазму Маши и других волонтёрш. Площадь была запружена полностью, и чем ближе к трибунам, тем более возрастала плотность толпы.

И трибуна здесь была повыше, и площадка просторней. Можно было предположить, что основные события разворачиваются здесь. Гусар-основатель со своего постамента насмешливо взирал на сборище, а вокруг напирала, аплодировала, вопила народная толпа, заходилась в криворотом 'Ура!'. Ораторы, поочередно сменяли друг друга, всячески электризуя электорат. Говорил и Старухин. Граф первое время что-то помечал у себя в блокноте карандашом, но вскоре соскучился.

– Что-то наши запаздывают, - вздохнув, посетовал он.

Я бы тоже подобно ему заскучал, если бы дважды во время Старухинской речи над городом не повисал мираж. Один раз на востоке, другой - немного южнее, визуализируя процесс процветания, который он яркими красками расписал. Это явление для меня было в диковинку, и какие бы спецэффекты для этого ни использовались, мираж удался на славу.

Тот, что состоялся на востоке, носил индустриальный характер, воспроизводя трубы теплоэнергоцентрали, стены и оранжевые корпуса какого-то предприятия в натуральную величину. Доносился даже тонкий металлический визг - работали в инструментальном цехе станки, свиристели сверла, на участке сборки вращался под действием сжатого воздуха пневматический гайковерт. Виден был даже пожилой фрезеровщик - для этого стена на минуту стала прозрачной - тычущий пальцем в какой-то чертеж. Невдалеке начальник цеха чокался с группой рабочих.

Юго-восточный мираж был пасторального свойства. Летняя зеленая лужайка, за лужайкой мерцала вода, торчал удочки рыболовов. На траве резвились дети под присмотром старших сестер и мамаш. Матерый, но нисколько не злой волчище заигрывал с жирной овцой.

Вероятно, заготовлены были и другие сюжеты, поглядеть на которые приходили люди от других избирательных урн, да так и оставались, захваченные перспективой нового будущего.

А в перерыве между сюжетами, пока оратор отвечал на дополнительные вопросы, Маша и заплаканная секретарша показывали стриптиз.

– Вы не могли бы отодвинуться влево, дружище?
– обратился Утятин к широкоплечему избирателю, закрывавшему ему вид из окна автомобиля.

– Это ужасно, - сказал я.

– Стриптиз? Не вижу в этом ничего ужасного, - весело отозвался граф. Ему сообщилось общее ликование.
– Политика становится тем, чем она и является, в конце концов.

Но я имел в виду, что ужасно другое. К этому времени потеплело, но не настолько, чтобы показываться избирателям голой. Маша, конечно, была хороша, но сейчас кожа ее отливала синим и была покрыта пупырышками. Лицо, искаженное волевым усилием, было далеко не столь привлекательно, как на подушке, тогда, в нумерах. Музыка была маршевая.