Овен нервничал, бросал робкие взгляды на учителя, который все еще пребывал в задумчивости, теребя бороду, наматывая на палец прядь. Телец же отступил на шаг в сторону, встав вполоборота, как бы отделившись тем самым от группы, однако агитации Маргулиса напряженно внимал.

– Мы предали природу, - продолжал Маргулис крамольничать.
– Согласно распространенному суеверию, секс - это грех. Женщина - соблазн и исчадье дьявола. Женщина, мол, это не роскошь, а средство передвижения из мира сего в ад. Мол, дорога в ад их предками вымощена. А может, в рай, а?
– Он подмигнул и скорчил гримасу, явив собой полное сходство с дьяволом, каким я его в минуты отчаяния инфернальной частью своей души воображал.
– Ведь даже философы и аскеты, эти унылые умы, не размножаются размышлением. Эротомахия - анахронизм и пережиток прошлого. Мы с ребятами решили поправить дело, - он не счел нужным даже голос понизить.
– Нам нужны теоретики. Практики, впрочем, тоже нужны. Секс-эмпирики, так сказать. Но с теорией вопроса у нас совсем худо. Поэтому присоединяйтесь без промедления. Спасение в сексе, господа. Но как бы вы ни уединялись по темным углам, невозможно спастись в одиночку. А только при свете дня и всем человечеством. Вот вам тезис, господа. Работайте, теоретизируйте, обосновывайте. Суммируйте то, что говорят о половой любви Платон и Эммануэль. Тем самым внесете посильный, а то и решающий вклад. А некоторые из вас и в веках останутся.

Стой он за кафедрой, в этом месте он хлебнул бы воды, которой здесь подать ему было некому, и кадык его сработал вхолостую.

– Наша задача, - продолжал он, - вернуть человечеству то, что каждому по праву рождения принадлежит. Вас здесь насильно воспитывают. Все ограничения, налагаемые на вас, есть моральный ущерб и ущемление личности. Бог всеведущ, а черт вездесущ. Он и в вас пребывает инкогнито. Дьявол опасен, пока не узнан, а будучи узнан и назван, охотно станет работать на вас. Причем, я не исключаю тот факт, - он взглянул на учителя, - что кое на кого он уже работает. Что ваш нравоучитель вполне осязательно сам Натальей втайне от вас пользуется. Кстати, как вам она на ваш вкус?

– Вкус, - повторил за ним Овен и облизнулся.

– Да, вкус. Кстати, не хотите ли яблоко? Вкусное, - сказал этот тайный агент дьявола, Мефистофель от метафизики, вынув из кармана румяный плод.
– Это яблоко из сада Эдемского и не всем доступно пока. Но взять это яблоко у природы - наша задача.

– Плод презренный и перезрелый к тому ж, - пробормотал вдруг мыслитель, воспрянув от темных тугих дум.

– Ах, вы очнулись? Приветствую вас, - сказал Маргулис, фамильярно обращаясь с тем, кого в этих стенах привыкли боготворить.
– В то, что презренный, признайтесь, вы и сами не верите. А впрочем, вам, может быть, доставались такие, и вы не вкусили всей гаммы, всей сладости, чувственности, присущей настоящим плодам. А возьмешь хотя бы вот это, с боку чтоб красное. Потрешь его, чтоб блестело. Куснешь его в щечку - м-м-м... Хотите куснуть? Напрасно. Слово яблоко ласкает слух. Я-абло-ко...
– протяжно сказал Маргулис, словно пробовал это слово на вкус, и даже облизнулся при этом.
– В слове яблоко и блаженство корень един - бл. Из одного корня растут и яблоко, и облако, и благодать.

Философ даже руки воздел от столь произвольного словообразования.

– Лев, ты неправ, - с ноткой то ли мольбы, то ли отчаяния в голосе сказал он.

Следует отметить, что Маргулис открывался мне постепенно. Так, например, я только сию минуту узнал, что его Львом зовут.

– Если тебя послушать, - продолжал ученый, - то половина русского словаря выросла из этого корня. Во всяком случае, обиходный лексикон.

И он для примера привел несколько слов, в том-числе шесть-семь непечатных, которые отказывается воспроизводить мое перо.

– Дьяблоко, дряблоко , яблокосм, - продолжил его перечень Маргулис, не иначе, как издеваясь над ним, наблюдая беспечно, как наливается гневом его лицо.
– Но в одном я с вами согласен: вопрос о зрелости плода имеет значение. Во избежание диареи или делириума следует соблюдать общее правило. Плод, во-первых, должен быть зрелым. Но и вкушающий от сего плода должен созреть для него. И лишь в этом случае, исполнившись обоюдной зрелостью, можно вполне насладиться им.

– Что за пошлые обобщения у вас в башке?
– сказал учитель, переходя на вы и начиная сердиться.
– Я догадываюсь, что за мерзость имеете вы в виду.

– Философию, - невозмутимо сказал Маргулис.

– Лжете! Вы имеете в виду секс!

– Я говорю, то, что я думаю, а не то, что вы. Ну, пусть и секс, если хотите, - согласился Маргулис, тыча в Тельца яблоком.
– Да берите же. У меня запасное есть.

Но Телец не принял надкушенное подношение и даже шарахнулся от него, словно это было не яблоко, налитое зрелостью, а граната, готовая рвануть.

– Жаль, что вы не желаете, - сказал, глядя на него, действительно, с жалостью, Маргулис.

– Мы воздерживаемся от желаний, - сказал Овен в поддержку Тельцу и под одобрительным взглядом учителя.
– От желания до преступления - один шаг.

– Разумно, - сказал Маргулис, но в осуждение юношам, а не в похвалу.
– Но как-то невесело, скучно, серо. Желанья, ребята, все разного цвета, и только разум серый всегда. Так ли уж счастливы вы в этой своей рассудочности? Серая скука не одолевает вас? Не сводит суставы смирительная рубашка благоразумия?

– Благоразумие достигается воспитанием, - сказал Овен.
– Самообузданием, умерщвленьем страстей. Так говорит учитель.

– Как вы дожили до сорока, такие доверчивые? Постепенное воспитание - не самый краткий путь к совершенству. Я догадываюсь, что не в рубашках вы родились, а из ложного смирения облачились в них, доведя аскетизм до крайней глупости. Я вижу, как сковывают они ваши движенья - так сбросьте их и ходите голыми, как дети или как Адам и Ева в раю.

Я не счел уместным вмешиваться в разговор, хотя мне очень хотелось выяснить у Маргулиса, какому из желаний соответствует наш светло-зеленый цвет.