Единственным недостатком жилета-панциря оказалось наличие бесчисленного количества мелких крючков, с которыми Мадлен пришлось немало повозиться, чтобы застегнуть все до последнего. Не сказать, что в нем она себя ощущала комфортно – жилет сильно сковывал движения и затруднял дыхание, но к чему, увы, следовало поскорее привыкнуть.

Гарсиласо поступил весьма дальновидно, снабдив свою спутницу этим полезным во всех отношениях элементом одежды, который скрыл ее формы от глаз цыган, и вместе с тем заранее уберег грудь от ножа или шальной пули. Он слишком хорошо знал свой народ, чтобы не предугадать враждебного настроя к «новоприбывшему», тем паче, что у пресловутого «юнца» цвет кожи и волос разительно отличался от их собственной.

Обуви в свертке никакой не оказалось. Мадлен это нисколько не огорчило, ибо ее высокие сапоги черной кожи были более чем удобными. Она скорее предпочла бы с ними не расставаться.

Переодевшись и аккуратно обернув в кусок холста старые лохмотья, она свернулась калачиком под шкурой тигра и, несмотря на шум, который производили пирующие в лагере, вновь уснула.

Открыла глаза Мадлен ранним утром, ощутив, что не выспалась вовсе, – цыгане пировали на славу. И недовольная, до самого полудня пребывала в мучительных раздумьях и предположениях о своей безрадостной будущности. Наконец не выдержав одинокого времяпрепровождения в «царской» повозке, решилась выбраться наружу. Солнечный свет ударил в глаза и заставил прищуриться. В лагере все оставалось по-прежнему. Она поискала взглядом Гарсиласо и Маргариту: но, ни того, ни другой не нашла, и до разожженного костра шла, чувствуя себя, под любопытными и недобрыми взорами новых соплеменников, ступающей по раскаленным углям. Не отыскав у огня приюта и покоя, направилась к сокрытой лесом речке. Только отойдя на несколько десятков шагов от стоянки, она заметила, как ее преследует шайка маленьких цыганят. Они словно взялись играть с ней в прятки: едва она оборачивалась, дети шустро прятались кто в кусты, кто за широкими стволами бука. Было и смешно, и боязно. Она и не подозревала, что Гарсиласо наказал следить за каждым шагом «гостя».

Девушка медленно ступала по мягкой зеленной траве, несколько влажной из-за близкого присутствия ручья. Ей вдруг захотелось снять сапоги и намочить ноги в прохладной чистой воде. Это-то не вызовет никаких подозрений!

Она села на берегу, закатала штанины и с наслаждением окунула стопы в воду. Течение приятно омывало. Девушка нагнулась и поглядела вниз: ручеек мчался в неведомые дали, куда-то на север, неся на себе один-два пожелтевших листочка. Прозрачный, как время быстрый… Мадлен сомкнула веки. В мгновение все дурное улетучилось. Только свежий ветерок, запах сосны и буковых шишек, ласкающее прикосновение прохладных струек – будто бы последнее из прекрасного, что дарует судьба осязать.

От заоблачных грез отвлекла ругань, долетевшая из лагеря, – с первой минуты пребывания это место стало чужим и враждебным. Тихий шепот и смех незримых, но присутствующих здесь цыганят напомнил, что за ней постоянно наблюдают.

– Господин не боится простудиться? – вдруг раздался знакомый голос за спиной. Мадлен оглянулась. В нескольких шагах стояла Маргарита, как и в первую минуту их встречи: в красном корсаже с двумя длинными косами.

Мадлен нахмурилась, раздосадованная, что и четверти часа не удалось насладиться тишиной, и принялась натягивать сапоги. Внезапно Маргарита сняла передник, совсем новенький, похоже, что даже накрахмаленный, и протянула его гостю.

– Возьмите, пожалуйста, чтобы осушить ваши ноги.

Мадлен лишь помотала головой. А Маргарита даже и не думала обижаться, опустилась рядом и сунула в руки девушки сложенный вчетверо передник, мило жмурясь от яркого солнца, озаряя лицо белизной улыбки.

– Где Гарсиласо? – буркнула Мадлен, продолжая хмуриться.

– Уехал. В Брюссель будто… Город в часе ходьбы отсюда. Но я знаю, он раньше трех дней не явится обратно.

– Отчего же?

– С тех пор, как Гарсиласо стал нашим вожаком, мы не знали печали, ибо он… только тсс, – зашептала Маргарита и придвинулась ближе, – он служит генералу Альбе под испанским именем.

– Вот как! – воскликнула Мадлен.

– Да. Но, вот беда – генерала отправили в отставку. Оттого-то нашему бедному Гарсиласо придется подзадержаться в городе… Вы бледны… у вас жар? – Цыганка протянула руку ко лбу Мадлен. – Вы весьма опрометчиво поступаете. Здешний климат совсем не для принятия подобных ванн.

– Нет, нет! Я вовсе не неженка, – с дрожью в голосе ответила Мадлен, смущенная прикосновением цыганки, горячо дышавшей в лицо. Близость заставила Маргариту залиться ярким багрянцем, а предполагаемого юношу побледнеть, как полотно.

Но Маргарита вовсе не собиралась отступать, в ее глазах мелькнул странный огонь, и она потянулась пальчиками к щеке лже-юноши. В одно мгновение молодая цыганка оказалась совсем близко, ее губы прильнули к губам испуганной девушки. Мадлен едва успела отпрянуть, а лицо Маргариты исказилось от ужаса… но ужаса совсем иного свойства. Цыганка смотрела куда-то поверх головы Мадлен.

– Ох, это солдаты! – вдруг воскликнула она.

Обе не заметили, как в лагере начался страшный переполох. Пятеро конных в черных испанских камзолах с высоты седла размахивали обнаженными клинками и что-то кричали на корявом фламандском. Цыганки, как одержимые носились туда-сюда, прятали детей и пожитки. Мужчин построили в ряд и каждого допрашивали. Испуганно те мотали головами, некоторые падали на колени и, благоговейно склоняясь к копытам лошадей испанцев, громко молили о пощаде. Солдаты, не вытянув ни одного вразумительного слова из них и обозленные сим, принялись грабить и разрушать все вокруг.

Маргарита кинулась спасать добро, а Мадлен так и осталась стоять, сраженная мыслью о том, что могло привести сюда солдат. Не было никаких сомнений: они искали цыгана и белокурую девицу, бежавшую из гостиницы у Монса, они искали убийцу Сальгадо.

С мгновение, длившееся, будто целую вечность, она глядела на мелькающих черных всадников, точно те были воинами апокалипсиса. Свалив несколько палаток и перевернув один, другой фургон, они умчались куда-то в чащу леса – пронеслись мимо, так и не заметив белокурого мальчишку остолбеневшего от испуга.