Девушка надеялась хоть его расспросить о подробностях цыганских споров, ведь она была прямой «зачинщицей». Возможно, решалась ее судьба и судьба пленного испанца. Боже милостивый! О чем же они там так громко говорят, о чем кричат в негодовании? И как было унизительно сидеть здесь, запертой в тот момент, когда эти полулюди осмелились судить ее, но точно в насмешку позабыли пригласить на судилище.

Более часа до нее доносились слабые голоса, шум, похожий на драку. Но наконец цыгане стали расходиться. Чем все закончилось? На чем порешили цыгане? Мадлен вряд ли узнала бы это раньше наступления утра, потому решила провести остаток ночи во сне.

Очнулась она за полдень. Жозе все еще сидел рядом с ней, даже не сменив позы.

– Почему вы всегда молчите? – раздраженно спросила Мадлен.

Жозе не ответил, лишь сонно зевнув.

– Вы не понимаете французского? – девушка дернула его за рукав.

– Он нем, – у входа в повозку появился Гарсиласо. – Давным-давно инквизиторы отрезали ему язык и его мужское достоинство. Думаешь, легко мужчине следить за пленницей, которая предпочитает каждый вечер купаться нагишом. Для тебя не нашлось лучшего стража, чем он.

Мадлен вздрогнула и перевела взгляд на Жозе, который смутился, закряхтел, поднялся и поспешил удалиться.

Гарсиласо расхохотался.

– Вы – мерзкий тип. Зачем же вы его обидели? Ненавижу! Ненавижу вас.

Тот продолжал смеяться, но смех вдруг ожесточился, стал искусственным, как звон разбитого стекла, как скрежет металла, но с ноткой заметной горечи.

– Вы столь же прекрасны, сколь неблагодарны! – сказал он наконец. – Я пришел по делу – направляйтесь к мальчишке, попытайтесь его разговорить.

– А что же вам не удалось раскрыть ему рта? Вы ведь так хорошо умеете входить в доверие, – съязвила Мадлен. – Или он испугался одного вашего вида? Боюсь, вы сами перепугаетесь, когда случайно встретите свое отражение в зеркале…

Мадлен подбоченившись смело глядела на Гарсиласо. Не удержавшись, она дала волю накипевшему гневу. Но гнев этот был подан столь обильно приправленным сарказмом, что вожак тотчас почувствовал острые колики. Его глаза налились кровью. Мадлен, заметив это, в инстинктивном порыве страха отступила на шаг, но пространство повозки было слишком мало. Гарсиласо тотчас кинулся на девушку, словно голодный хищник, и вцепился рукой в горло. Мадлен успела только открыть рот, но крик застыл у нее на губах. Она успела вцепиться в его руку, пытаясь оттянуть от себя. Но цыган не рассчитал силы – пальцы девушки судорожно сжимавшие его напряженное запястье, затрепетали, щеки помертвели, а на висках вздулись тонкие жилки.

– Как же я хотел бы… как хочу убить тебя! – прохрипел он.

Веки ее отяжелели, взгляд помутился: Мадлен уже теряла сознание. Заметив это, он ослабил хватку. Девушка медленно опустилась на пол повозки и закашлялась. Рука ее потянулась к пылающей, точно после прикосновения крапивы, шее.

– Идем, – коротко приказал Гарсиласо.

Сквозь гул в ушах Мадлен едва ли могла что-либо услышать. Повинуясь скорее жесту, чем голосу, она все же превозмогла слабость, поднялась и последовала за ним.

Яркий солнечный свет заставил зажмуриться. Но когда перед глазами перестали мелькать разноцветные пятна, девушка в ужасе заметила вдали на самом берегу четырех всадников в окружении толпы и привязанного руками и ногами к седлам человека.

– Кто это? – вырвалось у нее.

– Мантуари, – ответил Гарсиласо, с довольным видом бросив взгляд на приготовления к казни давнего врага.

Девушка не стала вдаваться в дальнейшие расспросы; было очевидно, Гарсиласо все подстроил так, что очередной из мешавших ему сегодня отправится прямиком в ад.

Она отвела взгляд и поднялась в повозку Джаелл.

Самой цыганки не было – видать ушла созерцать смерть Мантуари. Испанец же сидел на одеялах, прислонившись спиной к жердям и, запрокинув голову, глядел в потолок. Взлохмаченные черные пряди по-прежнему лежали в беспорядке, оттеняя мертвенно-бледные щеки и тонкие, тронутые глубокой скорбью и ноткой отрешенного безразличия черты лица. Раненный стан его был аккуратно перебинтован чистым голландским полотном, а на плечи накинута холщевая сорочка. Мрачный и погруженный в свои думы, он и не пошевелился при появлении Мадлен.

– Вам уже лучше?

Тот, не отрывая затылка от стенки, лениво повернул голову в сторону вошедшего. В его глазах, столь же черных, как и волосы, вдруг загорелся слабый огонек, огонек удивления, или даже недоумения, поскольку он тут же подскочил на месте и горячо воскликнул:

– Вы здесь? Я думал, вы были видением!

– Как видите, нет.

– О сударь, прошу простить меня, – испанец, говорящий по-французски с легким фламандским акцентом, что Мадлен заставило призадуматься над его истинным происхождением, попытался приподняться, – вы спасли мне жизнь, а я принял вас за призрак… Среди этих… цыган редко встретишь… Простите, я боюсь наговорить глупостей! Я ваш должник навеки… Как мне благодарить?