«Дует ветер озорной в паруса фрегата,

провожала на разбой бабушка пирата.

Два нагана положила и для золота мешок,

две колоды карт игральных и

стиральный порошок», - мурлычу я из-под надвинутого капюшона.

Медленно иду по тропе, положив руку на влажное ложе висящего на плече стволом впе-ред карабина. Слушаю дождь. Под ногами мок-ро шуршит высокая трава.

Вдоль проволоки, гремя цепью, бегают лютые сторожевые овчарки. Я откровенно бо-юсь этих зверей. И не я один. Когда ближе к вечеру наш собаковод Валера выводит своих псов к проволоке, из караулки обязательно зво-нят: "Собаковод на тропе", - чтобы мы не слеза-ли с вышек, пока он не посадит волкодавов на цепь. Но и на цепи некоторые из них не расста-ются с надеждой добраться до меня. Если такая псина сорвется, и карабин не поможет – вски-нуть не успеешь.

Выходя на смену, опоясываюсь ремнем с тяжелым подсумком. Заряжаю карабин образца 1891/30 года. Еще четыре обоймы в подсумке. Если что, постоим за родную вышку! Некоторые из моих коллег считают недостойным мужчины быть на работе трезвым. Это повышает вероят-ность, скажем так, незапланированных боевых действий, но никого такие пустяки не беспокоят. Однажды молодой серпуховский парень, Коля, напился самогона до отключки - прямо на выш-ке. Коля размахивал карабином и кричал что-то смелое и невнятное. Снимали его оттуда с боль-шими хлопотами и после этого тихо выгнали.

Мне это все, впрочем, глубоко до лам-почки. Я в свободном полете, поэтому напивай-тесь, стреляйтесь, трахайтесь на вышке - мне по фигу. Мой мирный договор с человечеством продолжает действовать. Я не трону вас, если вы не тронете меня. Пошли вы все в задницу, дорогие мои и горячо любимые!

Выпал снег, ударили морозы. Бреду на пост в гигантских размеров длинном овчинном тулупе, надетом поверх шинели. Вес у тулупа совершенно невероятный.

По степени безопасности от начальства все наши посты разные. Самый неуютный при-мыкает к территории части. В темное время там все время приходится ходить. Длина тропы до следующего поста составляет, где-то 200 мет-ров. Я знаю, что если идти очень-очень медлен-ным шагом, у меня уйдет двадцать минут, чтобы пройти этот участок. А потом двадцать минут на обратный путь. Вот и посчитайте, сколько захо-дов я сделаю за четыре часа. Время от времени подхожу к висящему на столбе ободранному по-левому телефону допотопной конструкции и со-общаю начальству, что пока жив-здоров, чего и им желаю. Других видов связи у нас нет.

Пост, о котором я говорил, поганый еще и потому, что с другой стороны несет службу часовой солдат из части. Для большей безопас-ности и мы, и солдаты стараемся не доходить метров пятьдесят до места, разделяющего пос-ты. Ведь мы с ним друг друга не знаем, и кто его знает, что может кому взбрести в голову - еще начнет палить с перепугу. С трехлинейкой про-тив Калашникова мне не устоять.

Другие посты получше. Два из них во-обще прикрыты от неожиданностей со всех сто-рон. На этих постах я не загружаю себе голову лишними заботами. Сразу лезу на вышку, став-лю карабин в уголок, заворачиваюсь в тулуп и укладываюсь спать прямо на дощатом полу. Кто сказал, что на морозе плохо спится? Брехня это все!

Жестковато, конечно, но, как сказано в Уставе караульной и гарнизонной службы: "Солдат должен стойко преодолевать тяготы и лишения воинской службы".

Так что терпи, но спи.

Миннесота,

2001 г.

Миттлайдер

В

есной девяностого года я работаю пере-водчиком в семинарии адвентистов седь-мого дня. Это первое протестантское высшее учебное заведение в Советском Союзе. Семинария только что открылась. Переводов много, я увлеченно стучу дома на печатной ма-шинке и совершенно доволен работой, жизнью и устройством окружающего мира.

Однажды узнаю, что в семинарию при-ехал международный эксперт по сельскому хо-зяйству, американец, доктор Миттлайдер. Из любопытства и желания проверить, что же стало с моим устным английским, иду знакомиться с доктором. К этому времени я уже лет пять, а то и больше не имел возможности говорить на анг-лийском. Миттлайдер оказывается невысоким сухоньким стариком. Мы поговорили минут двадцать и разошлись. Выясняю, что английс-кий еще не забыт, и прибегать к помощи паль-цев для выражения своей мысли не нужно.

На следующий день меня приглашает к себе ректор семинарии.

– Юрий, - начинает он, - мы пригласили к нам доктора Миттлайдера, чтобы он организо-вал здесь выращивание овощей по своему мето-ду. Он будет жить и работать в семинарии до осени.
–

Ректор говорит, я вежливо киваю голо-вой, недоумевая, какое отношение все это имеет ко мне. Оказалось, самое прямое.

– Мы хотим, чтобы вы его переводили во время работы и на занятиях, - завершает ректор свою гладкую речь.

От такого поворота я несколько растерял-ся (интересно, кто же это рассказал ему о нашей беседе с Миттлайдером?).

– Но я ничего не понимаю в сельском хо-зяйстве и даже не знаю терминологии, - пыта-юсь хоть как-то отбиться. Ну никак не улыбает-ся мне менять тихую жизнь за пишущей машин-кой на беготню по полям и огородам.

– Ничего, освоите. Вы ведь работали уст-ным переводчиком?
–

– Да, работал.
–

Как ни отбрыкивался, но оказался я в кампании Миттлайдера и двадцати его подопеч-ных, которых доктор обучал таинствам своего метода. Программа имеет шумный успех. Вок-руг нас толпами роятся журналисты, постоянно какие-то телевизионные бригады крутятся. Каждый день в семинарию приезжают просто любопытные, желающие посмотреть, что можно выращивать в России (а посмотреть есть на что). Из Москвы приезжают, из Тулы - откуда угодно.