— Врать нехорошо, — хмыкнул я и сдался. Чего только не сделаешь ради подруги! — Ладно, тогда подожди где-нибудь подальше, не собираюсь при тебе карты вскрывать.

— Да пожалуйста! — лениво так заявил Рональд и слинял, правда, недостаточно далеко, у них ведь слух — о-го-го! А потому я быстрым шагом направился вглубь двора, чтобы лишить жнеца шанса на шпионаж. Гробовщик потопал следом, всем своим видом выражая ленивую незаинтересованность. Позёр…

Добравшись до лавочки, я начал нарезать вокруг неё круги и припомнил один из самых постыдных моментов своего прошлого. Вздохнув, я замер напротив жнеца с извращенным чувством юмора и начал едва слышно рассказывать:

— Когда мне было десять, у нас гостила мамина подруга с дочкой. Дочке было двенадцать. Она тогда спросила, боюсь ли я мёртвых, я сказал, что нет, потому как я не трус. А она попросила доказать. Я должен был провести ночь на кладбище и каждый час делать фотографии могил, чтобы доказать, что не сбежал. Я согласился, сказал родителям, что переночую у друга, и отправился на кладбище. Страшно было, но я уселся под дерево и начал ждать, когда первый час пройдёт. Стемнело, и я в ужасе уже был. В двенадцать сделал фото и задремал. А проснулся от того, что по спине чем-то царапали и на ухо дышали. Я глаза распахнул и увидел вдалеке, среди могил, что-то белое, и тут моего уха что-то мокрое коснулось и горячее. Я заорал, вскочил, ломанулся куда подальше, а вслед мне тупо ржали. Когда я выскочил с кладбища, меня догнала та девица и заявила, что она была в белой простыне, а сзади… Короче, я проснулся от того, что меня обнюхивала огромная дворняга, вот она-то меня за ухо и лизнула. Убила шуточку той девицы, так сказать. А когда мы вернулись домой, на нас наехали родители, мол, «где вы были?! Да ещё в такое время?! И почему ты, Алексей, не был у друга?!» А эта мымра как ляпнет: «Он меня потащил на кладбище, на смелость проверять, а сам потом на могилке меня за ухо лизнул». Утром гости уехали и больше к нам не приезжали, а я начал побаиваться собак. Короче, порой бабы совсем дуры!

Стояла тишина, и я подумал, что провалился, но внезапно окрестности сотряс дикий гогот, и печенюшка в пальцах жнеца раскрошилась (с её-то плотностью!) — так сильно он её сжал. Гробовщик хохотал так громко, что сигнализация на машинах присоединилась к его истерике, а окна начали распахиваться, дабы позволить возмущённым жителям послать нам угрозы немедленного обращения в полицию. Точнее, это сделали две старушки, но жнеца их угрозы только ещё больше раззадорили, и я поспешил слинять из-под их окон, чтобы не нарываться. Величайший за мной не последовал и продолжал хохотать, хотя я не понимаю, что тут такого смешного было. Не завидую я Фантомхайву, который должен был через подобное постоянно проходить… Стоп! Смешил-то Гробовщика Себастьян! Надо потом узнать, как он это делал. Только вот он вряд ли расскажет, а жаль…

Наконец, истерика жнеца завершилась, причём так же резко, как и началась, а вот воющие машины и возмущённые бабульки замолкать не спешили — последние ругали на чём свет стоит Величайшего, ну и меня заодно. До кучи, как говорится. А я-то тут при чём?! Вините природу, на Величайшем отдохнувшую… Гробовщик же, тихонько подхихикивая, подошёл ко мне и заявил:

— Значит, господин Сатклифф в чём-то всё же прав! — это он о чём?.. — Идём, помогу найти твою «бабу — дуру»…

Это ещё что за выпады?!

— Динка не дура, — нахмурился я, всё же следуя за жнецом в сторону переулка, где затаился наш болезный алконафт.

— Почти все смертные глупы, — изрёк древний мертвяк, у которого наверняка в его собственном изначальном теле давно все мозги сгнили. — Кто-то в большей степени, кто-то в меньшей. А исключения лишь подтверждают правило.

— Со жнецами та же ерунда, — парировал я.

— И не только со жнецами, — легко согласился этот неадекват и достал из кармана брюк ещё одно печенье.

— Ну, тогда Дина — исключение, — решил настоять на своём я.

— Такая же, как все, может, чуть поумнее среднего звена, — безразлично бросил этот гад.

— Надо же, получилось… — слегка раздосадовано вклинился Нокс, который стоял в тени дома, опираясь своим дорогущим пиджачком о грязную, облезлую стену.

— Завидуешь? — хмыкнул я.

— Было бы чему! Ты признался в постыдном секрете…

— Ради друга, — пожал плечами я, перебив жнеца, и тот одарил меня взглядом, красноречиво говорившим, что, во-первых, я идиот, а во-вторых, он не верит, что Динка мне лишь подруга. Ожидаемо!

— Друзья порой делают смертных ещё глупее, чем они были изначально, — вернулся на старую лыжню Гробовщик. Это намёк на то, что из-за меня Динка отупела, или на то, что из-за неё я идиотом стал, потому и кинулся какому-то хмырю болотному свои тайны выкладывать?

— Чего ты к Динке прицепился? — возмутился я, топая между двумя жнецами. — Она, вообще-то, школу с золотой медалью окончила, в институте на красный диплом идёт, хотя на истфаке учиться — не самое простое занятие! У неё память — дай Бог каждому, даты, имена, события запоминает в лёт! И ты её дурой называешь? С её-то IQ?!

— Коэффициент интеллекта — не показатель ума, — ответил Гробовщик и расплылся в странной, жутковатой ухмылке. — Есть знания, нет разумности. Она не может применить свои знания, потому что находится в тени. И ей это нравится. А это признак неразумности.

— Она просто очень инертна! — закатил глаза я. Дожил — обсуждаю поведение лучшей подруги с ходячим трупом!

— Она подчиняется тебе и твоей сестре, даже если не хочет этого, — заявил Гробовщик, и я аж споткнулся. А вот это — наглый поклёп, скажу я вам!