Хайнэ изумлённо вскинул голову.

Она ведь просто льстила ему, так?

Очевидно, мысли, написанные на его лице, не укрылись от госпожи Илон, потому что, посмотрев на него, она негромко рассмеялась.

— У вас прекрасный стиль и изумительные описания, — сказала она суть позже. — Я слышу в ваших словах голос сердца. Только один человек на моей памяти писал так же пронзительно, но он-то как раз писал стихи.

— И… кто же это был? — спросил Хайнэ, не дыша.

— Тот, о ком вы спрашивали. Ранко Санья.

К горлу Хайнэ подкатил ком.

Сам не зная почему, он хотел плакать от одних только звуков этого имени. Заговорив о другом, он чуть было не забыл, что именно послужило поводом для встречи с госпожой Илон, но теперь она произнесла это имя, и всё встало на свои места.

Он хотел было попросить её рассказать о нём, но в этом уже не было нужды — она начала говорить сама, и голос у неё был странный: таким голосом чужеземец рассказывает об оставленной позади горячо любимой родине — по крайней мере, так показалось Хайнэ.

Так рассказывал Онхонто о своём чудесном островке Крео и о садике с розами, в котором он работал.

— О, Ранко был удивительным человеком, — произнесла госпожа Илон, глядя куда-то вдаль, погружённая в свои воспоминания, и всё лицо её просветлело. — Таким, про которого и сказать-то толком нечего, потому что человеческий язык не слишком предназначен для того, чтобы выражать прекрасное. И это при всей моей любви к языку! Добрый, умный, великодушный, талантливый поэт и музыкант — разве могут эти слова передать то, чем он был? Он был полон кипучей, деятельной энергии, постоянно что-то устраивал — поэтические соревнования, музыкальные вечера, выставки картин молодых художников… В его присутствии жизнь как будто наполнялась новыми красками, и всё это становилось интересно даже для тех, кто никогда не испытывал особых чувств по отношению к искусству.

Хайнэ жадно ловил каждое слово и видел всё это, как будто наяву.

— Разумеется, все мы были в него влюблены, — добавила госпожа Илон, улыбаясь смущённой улыбкой, на мгновение превратившей её в совсем юную девушку. — Все его ученицы, да и учительницы, наверное, тоже. Я не знаю ни одной женщины, которая повстречалась бы с Ранко и не влюбилась в него хотя бы ненадолго! Но это была не та мучительная, болезненная страсть, которая приносит лишь боль, о нет. Любовь к нему вдохновляла, даже несмотря на то, что оставалась без взаимности. Мы все писали стихи в подражание ему, все старались быть лучше, чтобы быть достойными его… И в то же время прекрасно сознавали, что даже в подмётки ему не годимся, так что в глубине души ни на что не рассчитывали. Это была светлая, одухотворяющая любовь, лишённая амбиций самолюбия и эгоистических надежд на личное счастье.

Госпожа Илон ненадолго замолчала, и улыбка восторга и восхищения начала медленно гаснуть на её лице, как гаснут последние лучи заходящего солнца в погожий день.

— Его женой должна была бы стать лучшая женщина на свете, — грустно продолжила она. — Так должно было быть по всем законам справедливости, если таковая вообще существует. Но почему-то этого не произошло. Личная жизнь Ранко всегда была тайной под семью печатями, и он только отшучивался на эту тему, но мы знали, что он любил какую-то женщину, и любовь эта была несчастливой. Мы видели это в его глазах, в которых всегда плескалась грусть, несмотря на то, что Ранко был очень весёлым человеком, много смеялся и никогда в открытую не предавался унынию. Он позволял себе изливать печаль только в своих стихах…

Госпожа Илон снова подозвала служанку, и та принесла ей из экипажа книгу.

— Держите, — сказала она, протянув книгу Хайнэ. — Это его стихи. Я подумала, вам будет интересно, и захватила её с собой. Знаете, вы чем-то похожи на него, даже внешне, я отметила это, как только увидела вас… и тем удивительнее мне было узнать, что вы и есть Энсенте Халия, чей стиль всегда напоминал мне стиль Ранко.

Хайнэ опустил голову, не желая показывать, как жалко искривилось его лицо.

Ему было больно от этих слов, несмотря на то, что ничего более лестного он, пожалуй, никогда не слышал.

«Может ли быть… может ли быть, что у Ранко Саньи была любовная связь с моей матерью? — думал он, вспоминая скандал, произошедший между отцом и матерью, и сердце его разрывалось от болезненной, сумасшедшей надежды, признаться в которой он не решался сам себе. — Может ли быть, что он…»

— Что с ним случилось? — спросил Хайнэ, усилием воли выпутываясь из этих мыслей. — Я знаю, что он умер в тот год, когда я родился, но ведь он, насколько я понимаю, был ещё молод…

— Ему и тридцати не было, — кивнула госпожа Илон, и на лицо её набежала тень. — Нам не соизволили сообщить никаких подробностей. Просто объявили, что это был несчастный случай, и всё. Хотите знать, что с ним случилось — расспросите ваших родственников. Я полагаю, им должно быть известно об этом больше, чем мне.

Голос её внезапно стал более холодным, а на лице появилось отстранённое, сдержанное выражение, как будто напоминание о том, что Хайнэ принадлежит к семье Санья, лишило её того расположения, которое она испытывала к нему поначалу.

Но ведь Ранко тоже был Саньей…

— Сомневаюсь, что мне расскажут хоть что-либо, — вздохнул Хайнэ. — В любом случае, благодарю вас. За книгу в особенности.

— Не за что. Буду рада, если вам понравится. — Голос госпожи Илон как будто бы снова слегка потеплел. — Мои теперешние ученики не слишком-то интересуются поэзией. Хотите подержать ребёнка? Вы любите детей? — внезапно переменила тему она и, не дожидаясь ответа, подошла к Хайнэ.