Шрифт:
От этого болит голова. Но анальгин нельзя: в нем какая-то хреновина, от которой дети опять же гениями не становятся.
И вообще, что можно ждать от человека, общающегося только с сотрудниками ЖКХ?
Какая, в жопу, любовь?
Хандрю и впадаю в детство
Пошел третий день. Третий гадкий день гадкой болезни. Чувствую, что пахнет летальным исходом. Домашние затаились и ждут развития событий. Злюсь все больше и больше. В воздухе витают такие первородно-детские настроения… Прямо-таки вплоть до «навалять кучу посреди комнаты, чтобы мама убирала». Но кучи мне, по-моему, не простят.
Мое состояние могут описать только две истории из детства золотого.
Когда мне было четыре года, я была чрезвычайно паскудным и нервным ребенком. Такая классическая девочка-ябеда с дрожащими косичками на затылке и гармошчатыми колготками… Я была наделена чертами единственного и облизываемого всеми чадушки: каталась по полу в «Детском мире», развлекала пришедших гостей мемуарами Барто и игрой на барабане и постоянно требовала внимания к своей персоне.
За все вышеперечисленное меня регулярно драли и грозились отдать «милиционерам». На милицию я, естественно, не велась, а вот ремень очень недолюбливала. Правда, впоследствии я и с ремнем научилась обращаться.
Основная задача заключалась в следующем: когда отец начинал меня экзекутировать, нужно было орать как можно громче – во всю дурь.
В ту же секунду из кухни прибегала мама и вешала ему люлей.
Если мне казалось, что папа получил не слишком большую порцию, я показывала фокус «Проглоченный язык».
Фокус я подглядела у соседской Верки. Дело в том, что эта очаровательная девочка не получала никогда и ни за что. Один раз она разбила тарелку из сервиза, и я с ужасом поинтересовалась, сильно ли ее будут за это драть. На что она мне преспокойно заявила, что ее не будут бить вообще, потому что во время плача она так заходится, что может проглотить язык и умереть.
С этого момента мои проблемы закончились, потому что теперь, рыдая, я страшно выпучивала глаза и всячески имитировала приступы удушья. Фишка работала на все сто: мама бледнела, крыла папу трехэтажным и бежала «за сладкой водичкой», чтобы спасти погибающее дитя. Но такие шоколадные варианты были допустимы лишь в том случае, когда я доводила только одного родителя…
К сожалению, чаще всего я ухитрялась допечь обоих. Естественно, на этот случай у меня была заготовлена другая фишка, не менее театральная, чем первая.
Тут нужно сделать небольшое отступление: у вас когда-нибудь была зимняя шапка на резинке? У меня была. Такая трогательная рогатая шапочка из убиенного кролика, к которой вместо завязок пришита резинка от трусов – от одного ушка к другому. Резинку нужно было перекрещивать и натягивать поверх шапки. Раздавался очаровательный щелчок…
Так вот, разгавкавшись с родителями, я выходила в прихожую и начинала демонстративно собираться «в люди». Сначала наматывала на шею шарф, потом надевала шубку, и, наконец, приходила очередь шапки с резинкой… Я оттягивала эту чертову резинку до невозможности, и она, естественно, громко щелкала. Если я скажу, что родители сразу же обращали на меня внимание, то совру. Резинку приходилось оттягивать несколько раз. Короче говоря, я стояла в прихожей и щелкала резинкой до тех пор, пока папа или мама не обращали свой взор на мой собранный в дальнюю дорогу организм.
Как только они на меня смотрели, я произносила следующую сакраментальную фразу (всегда одну и ту же): «Всё. Ухожу… И не будет у вас девочки. Никого у вас не будет».
В эти моменты мне казалось, что они и правда верили, что отныне я покидаю отчий дом навсегда. И поэтому когда мама говорила, что «им, конечно же, нужна девочка», и раздевала меня обратно, я горестно вздыхала и соглашалась: «Ну ладно, передумала».
Вот. Поэтому первое мое настроение сегодня можно описать одной фразой: «Всё. Ухожу… И не будет у вас девочки. Никого у вас не будет».
А вторая очаровательная история произошла через несколько месяцев после того, как меня отдали в детский сад.
Вообще, как я понимаю, в нашей семье остро стоял вопрос, посещать мне это воспитательное учреждение или нет. Большинством голосов было решено, что посещать. Как мне там было в саду в смысле душевного комфорта, убейте, не помню, видимо, совсем мелкая была. Зато точно уверена в следующем: там меня научили делать две вещи – не писать под себя и пересыпать речь различными нелитературными выражениями.
Писать отучили просто: какая-то нянечка сказала мне, что если я еще раз это сделаю, она меня утопит в унитазе. Я была барышней впечатлительной и некрасивой фекальной смерти не возжелала – мочевой пузырь был обуздан.
А вот с новым жаргоном произошла следующая штука. На каком-то празднике, когда все семейство оказалось в сборе, я таки блеснула детсадовскими познаниями.
Тут надо несколько отступить от темы и сообщить, что семья у меня до тошноты интеллигентная. Мама с неизменным красным дипломом, папа (на то время) – кандидат наук, а бабушка – вообще профессор. Ну и вот, сидят все за столом, хавают, а я соответственно опустошаю вазочку с конфетами. Мама смотрит на это дело, смотрит, а потом вазочку и убирает. Я, естественно, требую немедленно конфеты возвратить, на что мне кто-то из родственников отвечает, что «конфеты уже съели». Ну и я, тут же соображая, что меня обманывают, так как только что конфет было полно, расстраиваюсь.