МАНЯ. Брось, Костя!.. Что ты!

ТЕРЕХИН. [Я знаю, меня из партии не выкинуть. Контрольная комиссия восстановит, но все это действует на меня сильно…] Раньше, сволочи, за мной бегали, а теперь даже Прыщ, гнилой интеллигентишка, и тот против. Ты-то веришь мне, что я не виноват, Маня?

МАНЯ. Знаешь, Костя, я не могу еще твердо сказать, но тому, что говоришь, кажется, верю. Мало я еще тебя знаю.

ТЕРЕХИН. А ты узнай… Я весь как на ладони. Не лгу, не таюсь. Главное, верить нужно человеку… Спасибо тебе.

МАНЯ. Ну, я к Варьке пойду, Костя.

ТЕРЕХИН. Постой! Знаешь, Маня, когда я вечером остаюсь один… вокруг никого… Зайди ко мне сегодня.

МАНЯ. Не знаю, Костя, нужно ли…

ТЕРЕХИН. Нужно… Зайди.

Зайдешь?

МАНЯ. Зайду, если нужно.

ПРЫЩ (встает со стула, смотрит вслед. Выходит один на авансцену). Слышали? Вот это я понимаю! Чистая работа. Американская техника! Тут неделю, месяц мучаешься, пока обкрутишь, а он за десять минут. Человека из партии выкинули, а ему хоть бы хны! Рядом вопрос о нем решают, а он девку обхаживает. А здорово завинтил. Запомнить надо. (Становится в позу.) «Когда я вечером остаюсь один… и вокруг никого… зайди ко мне сегодня…» Вот это парень! Это я понимаю! Вот кому подражать надо! Вот у кого учиться!

НИКОЛАЙ НИКОЛАЕВИЧ. Так, значит, ты говоришь, что не можешь понять, как это произошло?

ФЕДОР. Не могу. Я твердо уверен, что сознательно покончить с собой она не могла.

АНДРЕИЧ. Так. Ну, достаточно, пожалуй. Пойди посиди в комнате, там рядом.

НИКОЛАЙ НИКОЛАЕВИЧ. Теперь — последний раз с Терехиным. (Секретарю.) Попросите его.

Товарищ Терехин, мы хотим еще раз побеседовать с тобой в связи с опросом всех товарищей. Кое-что нам не ясно.

ТЕРЕХИН. Давай потолкуем.

НИКОЛАЙ НИКОЛАЕВИЧ. Вот говорили, что ты утверждал, будто ты работал в подполье и даже к каторге был приговорен. Нам ты, видно, забыл это сказать. Где ты работал?

ТЕРЕХИН. Видишь, Николай Николаевич, я, собственно, не работал продолжительно. Или, вернее, я работал, только мало кто знал.

ВАСИЛИЙ ЛУКИЧ. Ну, как мало… Ты до семнадцатого работал на «Гужоне»{231}. Я всех гужонцев-подпольщиков знаю. Как же ты работал, а никто не знал?.. Ну а каторга как же?

ТЕРЕХИН. Насчет каторги — это обычная сплетня. Я говорил, жизнь была каторга, а они, конечно, наговорили, что я хвастался каторгой.

АНДРЕИЧ. Так! А вот что скажи: правда ли, что у тебя жена есть с ребенком?

ТЕРЕХИН. Ребенок у нее не от меня… Я уверен.

ВАСИЛИЙ ЛУКИЧ. Значит, есть все-таки! Как же ты на Верганской женился?

ТЕРЕХИН. Я и не собирался жениться. Я думал так сойтись. А она сама настояла, чтобы жили вместе. Что ж я мог сделать?

НИКОЛАЙ НИКОЛАЕВИЧ. Выходит, ты беззащитен был? Хорошо. А скажи, пожалуйста, что это значит: «так» сойтись?

ТЕРЕХИН. Ну, что значит… Что ты, не знаешь? Как же жить без этого? Жены нет, а я человек здоровый.

ВАСИЛИЙ ЛУКИЧ. А ты считаешь возможным иметь жену, жениться на Верганской, жить с Граковой?

ТЕРЕХИН. Я удовлетворял необходимую потребность. А если бы не удовлетворял, я бы работал плохо. В результате работа бы страдала, партия.

АНДРЕИЧ. А ты не находишь, что потребность у тебя расширенная уж слишком?

ТЕРЕХИН. У всякого свой организм.

ВАСИЛИЙ ЛУКИЧ. Так… Вот еще что: тут некоторые товарищи говорят, что ты вошел в комнату во время этой самой вечеринки до выстрела, а ты сказал, что после. Как же было?

ТЕРЕХИН. А вот как: вошел я после выстрела; когда я вошел в комнату, она уже лежала. Револьвер лежал на полу. Я подбежал, она еще вздохнула, а потом подвернула руку…

ВАСИЛИЙ ЛУКИЧ. Ну, это ты все говорил. Важно то, что ты после выстрела зашел.

ТЕРЕХИН. Это все видели.