ЛИЗА. А ты не вмешивайся, у них свои счеты.

ПЕТРОСЯН. Товарищи, товарищи, что вы, в цирке, что ли?

ТЕРЕХИН (толкает удерживающих его). Пусти ты, пусти!

ФЕДОР. Иди, иди…

ЛЮТИКОВ. Ребята, ведь вы же в партийном комитете, черти!

СЕКРЕТАРЬ (входит). Товарищи, члены Контрольной комиссии просят потише.

ВАСИЛИЙ ЛУКИЧ. Слышал? Вот он весь — Терехин. Нужно его ударить, чтобы другие почувствовали.

НИКОЛАЙ НИКОЛАЕВИЧ. Показательный процесс? Терехина на заклание для воспитания других?

ВАСИЛИЙ ЛУКИЧ. Неверно, Николай Николаевич! Показательный, если хочешь, но не инсценированный «для воспитания». Это было бы эсеровщиной какой-то{232}. Терехина надо исключить потому, что он разлагает молодежь.

НИКОЛАЙ НИКОЛАЕВИЧ. Горячкой дело не исправишь. Нужна длительная воспитательная работа. Насчет жен у него, конечно, нехорошо, но ведь мы ему за это выговор закатим. Василий Лукич, согласись, он не один.

ВАСИЛИЙ ЛУКИЧ. Я, Николай Николаевич, это называю замазыванием. Да ты подумай, какое это впечатление произведет. Они сами всей ячейкой выкинули, а мы восстанавливаем. Да ведь терехины восторжествуют: «Вот, мол, как относятся к таким делам старые большевики. Они, мол, за этими делами не следят. Живи как живешь». Поймите, наше решение для них — это мнение партии; мы покрываем Терехина, еще раз прошу вас, не будем ошибки делать. Именно потому, что по этому вопросу уставов нет, наше решение особенно ответственно.

НИКОЛАЙ НИКОЛАЕВИЧ. Не убедил ты меня, Василий Лукич. Из-за впечатления, которое на молодежь произведет наше постановление, я за неправильное решение голосовать не буду. Знаменем всяческой мерзости ты этого парня напрасно делаешь. Рабочий парень, фронтовик, попал в новую обстановку, раскис. Подтянуть надо, но исключать… извини. Бороться с этим нужно иначе, на исключении одного не выедешь. Сейчас вот позовем членов бюро, всех свидетелей наших, разъясним. Специальное собрание нужно устроить.

ВАСИЛИЙ ЛУКИЧ. Ну что ж, делайте так, как считаете нужным.

НИКОЛАЙ НИКОЛАЕВИЧ (секретарю). Ну, вот и пиши: «Терехин, Константин. Рабочий — [член партии с семнадцатого года.] Был на фронтах. Обвиняется в разложении и…» вот, видишь, и написать-то точно нельзя, в чем виноват… «…и в некоммунистическом отношении к женщинам. Оставить в партии, вынести строгий выговор с занесением в личное дело».

ВАСИЛИЙ ЛУКИЧ. Вот что, товарищи, этого у нас никогда не случалось, но я должен вам заявить: я буду протестовать на бюро и обжалую в эм-ка-ка. Вы приняли сейчас непартийное решение.

АНДРЕИЧ. Обжалуй, если считаешь нужным. (Секретарю.) Просите всех войти сюда.

Занавес.

ТЕРЕХИН (входит). Ты дома?

МАНЯ. Дома, Костя. Как ты долго!

ТЕРЕХИН. Задержался, Манька. Здравствуй! (Целует ее.) Соскучилась? А меня прямо зло взяло на занятия, к тебе хотелось скорей. Однако ведь работа на первом месте.

МАНЯ. А я сорок страниц прочла. Смотри, Костя!

ТЕРЕХИН. Ты у меня молодец! Сейчас бы с тобой почитал. Жалко только, в клуб бежать придется.

МАНЯ. Опять?

ТЕРЕХИН. Заседание шефкомиссии. Оттуда только и забыли исключить меня. Надо быть, а то эта сволочь прицепится… Да! Сказали мне, заявление твое бюро утвердило. Теперь на общем собрании проведут, наверное. Может быть, только эта публика будет трепаться, мне в пику. Только не пройдет это, недели через две комсомолкой будешь.

МАНЯ. Наконец-то!

ТЕРЕХИН. Теперь, Маня, придется серьезно над собой поработать. Нужно из себя настоящую коммунистку сделать — выдержанную, стойкую. Чтобы нэповщине не поддалась. Мещанство кругом засасывает.