— А когда её объявят? — предсказуемо среагировала Модести, дёргая Криденса за рукав куртки. Тот подавил зевок и улыбнулся:

— За сорок минут до вылета. Может, чуть раньше.

Он уже приготовился отвечать на вопрос «а когда вылет?», но Модести только посмотрела на свой посадочный талон, потом — на смешные ярко-красные наручные часики и кивнула.

Честити зевнула, прикрыв рот рукой, и склонила голову Криденсу на плечо:

— Подремлю до посадки.

Он машинально кивнул, приобнимая её, и усмехнулся в ответ на весёлое хмыканье Модести. Впрочем, она их, кажется, одобряла. Вот и хорошо — для Криденса оказалось очень важным мнение того члена семьи Честити, который имел для неё значение.

…Встрепенуться и направиться к гейтам пришлось очень скоро, и Криденс даже не очень понимал, зачем Честити были нужны эти десять минут у него на плече — кроме очевидного «пообниматься», конечно — поспала бы уже в самолёте спокойно.

После взлёта отключились обе, по разные стороны от него. Криденс погладил сестёр по светлым головам и откинул собственную на подголовник сиденья. Почему-то спать не хотелось. Да и, в общем-то, не стоило: лететь полтора часа, а он всегда плохо спал в полётах, так что всё это время будет лишь пытаться заснуть. Да и кто-то должен присмотреть за вещами: ехали они ненадолго, и вес сумок даже на багажный не потянул.

В голову с назойливостью мух полезли мысли о наставниках. Опять.

Нужно будет рассчитать время и позвонить Геллерту, поздравить. Если он, конечно, на своём Гоа телефон не отключил.

Он улетал куда-то каждое Рождество, и не всегда говорил, куда именно. Даже странно было, что теперь сказал: Криденс был уверен, что Геллерт, переживая сейчас не самый лучший период, отгородится от всех связей, сообщений и поздравлений. Но всё-таки вышло по-иному, хотя он и «под страхом пыток, кормления попугаев вместо миссис Тайрент и десятью часами на катке один на один» запретил Криденсу разглашать его местонахождение. «Тем более… сам понимаешь, кому именно». Криденс честно пообещал, что не скажет — в кормлении попугаев он был не очень силён и вообще их побаивался.

Альбус оставался в Нью-Йорке, не считая время вокруг Рождества отпускным. Хорошо ещё, что только для себя не считал.

Тоже нужно будет позвонить, само собой.

Криденс вздохнул. Честно говоря, он ждал того, что продемонстрирует «улучшенную версию» короткой программы уже на Гран-при, не на первом этапе, так на втором, не на втором — так в финале. Но перед прокатом Геллерт молча качал головой, и Криденс, конечно, слушался. Не готов он — так и не надо. Не Криденсу, в конце концов, решать, когда наставники, мать их, воссоединятся. Или хотя бы поговорят.

Но вообще-то это уже начинало его потихоньку сердить. Хоть бы к Континентам раскачался, честное благородное…

Идиоты.

Честити рядом пробормотала что-то во сне, и Криденс осторожно взял её за руку. Та улыбнулась, не просыпаясь, и ощущение собственного счастья мигом вытеснило из головы мысли о несчастье чужом.

Может, это и не очень хорошо, и излишне эгоистично — но в данный момент было откровенно плевать.

~

Сочельник не радовал. Белого Рождества не получится.

Хмурые тучи, нависавшие над празднично сверкавшим городом, умудрялись навевать такую тоску, словно Альбус вдруг действительно начал ставить своё настроение в зависимость от погодных условий. Он всегда умел абстрагироваться от этого, но именно сегодня отчего-то не получалось.

В углу комнаты мигала белыми лампочками невысокая ёлка, наряженная в традиционной красно-золотой гамме — в последние пару лет Альбус её даже не разряжал, убирая в кладовую вместе с шарами, и перед очередным Рождеством лишь поправлял их. Ноутбук на столе пел голосом Энди Уильямса — пока что «Where do I begin», а через пару минут пойдёт «Speak softly love».

Геллерт, конечно же, катался под версии, лишённые вокала, но с ним мелодии становились богаче. И куда более жестокими, разумеется.

Будь здесь Криденс, он бы со свойственной ему грубоватой язвительностью непременно сообщил бы, что Альбус решил устроить себе «праздник на дне». Будь здесь Геллерт… если предположить такое невероятное развитие событий, что в этой квартире оказался бы Геллерт, при этом не по делу, он выразился бы ещё более… зло. Но, возможно, после этого «праздник на дне» устраивать бы не потребовалось.

Самообманом Альбус не страдал никогда, так что даже удивился последней мысли. Потребовалось бы — и при этом дно оказалось бы ещё глубже.

И совсем уж глупостью было сидеть в гостиной, откуда можно выйти прямо из квартиры, и смотреть на входную дверь. Словно она могла сейчас открыться и впустить…

Он отпил ещё вина. Помнится, в своё время, выбирая бутылку на вечер — очередной редкий вечер, который могли провести вместе, прежде чем разлететься по разным странам — они с Геллертом вечно спорили, красное брать или белое. Как-то раз Геллерт в сердцах бросил: «Эти два цвета дают розовый, попробуем его?». И, как ни удивительно, именно розовое вино понравилось обоим. Так, собственно, дальше и повелось. И сейчас Альбус пил именно его. Правда, конечно же, игристое. Всё-таки Рождество.