Мысли о внезапно открывающейся двери, когда он сам не ждал этого, разумеется, всколыхнули ещё одно воспоминание — правда, он бы сейчас уже не сказал, какой именно тогда был год. Но одним утром — солнечным, тёплым, куда приятнее сегодняшнего дня — он проснулся от того, что рядом с ним на кровать кто-то упал и немедленно сгрёб его в охапку. На сонный удивлённый взгляд Геллерт весело ответил: «Ты же сам когда-то дал мне ключи. Думал, потеряю или не воспользуюсь? Наивно такое предполагать, душа моя». Они не договаривались ни о встрече, ни о приезде Геллерта в Британию, Альбус вообще не знал, где тот собирался проводить начало отпуска, а сам почти взял билеты в Грецию. Хорошо, что не успел. Билеты они в итоге брали вместе, через день, и вовсе на Сицилию.

Не знал, где тот собирается проводить начало отпуска…

Как и сейчас — понятия не имел, куда Геллерт улетел на Рождество.

С момента начала их сотрудничества Геллерт уезжал куда-то каждый декабрь. Альбус, разумеется, никогда не знал, куда именно.

Хотя что бы изменило это знание? Решился бы он полететь туда же? Решился бы подойти, поздравить — возможно, с бутылкой того самого розового вина — и попросить разговора? Возможно. Но крайне маловероятно. Что изменит этот разговор, если чувство вины не вытравливалось за все восемь лет, и если уверенность в том, что его не станут слушать, не становилась слабее?

Альбус, безусловно, понимал и радовался хотя бы тому, что между ними нет ненависти. Была бы она — и они бы просто не работали вместе и не общались вообще. А если Геллерт за все годы не подошёл и не заявил прямым текстом, что ждёт извинений и готов их принять — значит, не ждал и готов не был. Он всегда говорил о таких вещах напрямую, и Альбус не видел никаких признаков того, что в этом вопросе что-то изменилось.

Тогда, в сезон две тысячи седьмого-восьмого, он действительно не ждал от своего поступка… настолько дурных последствий. Конечно, предполагал, что Геллерт будет и возмущён и, возможно, несколько обижен… но не так. Не настолько.

Прессу он тогда ненадолго возненавидел. Как явление, как институт, в целом. Если бы не она — возможно, всё было бы в порядке. Даже до сих пор.

Впрочем, и это тогда стоило предположить. Сделать выводы. И не ставить Алексу программу под «Властелина колец». В принципе. Ни в коем случае.

Подхлестнуть сдающего позиции Геллерта можно было и как-то по-другому.

А после…

Когда Альбус смотрел его произвольный прокат, то даже не заметил, что почти до крови вцепился ногтями в собственные ладони и едва ли не прокусил губу. Перед Чемпионатом мира Геллерт внёс в программу несколько изменений, и в сочетании с этой музыкой… Не понял и не догадался бы о его порыве только последний слепоглухонемой.

Но было поздно.

Выстроенный роскошный замок из песка через секунду оказался уничтожен внезапной волной.

Альбус тогда не чувствовал боли ни в руках, ни в губе, ни в ударенной челюсти. Только внутри.

Ибо Геллерт, выходя из последнего вращения на колени, посмотрел на него — яростно и безнадёжно. «Всё было хорошо, и после этого проката стало бы лучше. А ты взял и всё испортил», — несложно было догадаться.

После интервью о «посвящении программы, в которое отлично вписалось падение» Альбус попытался приехать к нему домой — за несколько часов до отлёта из Швейцарии в Британию. Его вежливо развернули — и даже не сам Геллерт, а его экономка, типичная суровая фрау, с хрестоматийным «герр Гриндельвальд не принимает гостей в данный период времени». Спорить и прорываться Альбус не стал — всё и так было очевидно.

Оказавшись дома, он попытался написать ему — но все контакты оказались либо уничтожены, либо заблокированы с концами. В том числе, разумеется, их личные, те номера и адреса, которые знал только Альбус. Он был уверен, что с ними-то Геллерт расправился в первую очередь.

Писать бумажное письмо было бы ещё глупее — его порвали бы, едва увидев обратный адрес.

Спустя три года, в Америке, Альбус назначил ему деловую встречу от чистейшей безнадёжности, не рассчитывая ни на согласие сотрудничать, ни на то, что Геллерт вообще на эту встречу придёт. Но он пришёл, выслушал и скептически протянул: «Ну давай попробуем. Юниоры у тебя были неплохие». И это оказалось весьма заточенной шпилькой — из-за Ньюта Альбус переживал до сих пор, а уж тогда…

Теперь он понимал, что и Геллерт, возможно, согласился из безнадёжности. Сотрудничество с тренерами у него не получалось. До Альбуса.

И, пожалуй, следовало быть благодарным хотя бы за добрые рабочие отношения.

Это уже было много.

Но теперь, в этот сезон, что-то неуловимо изменилось. Альбус вряд ли мог сказать, что именно, но его ощущения подсказывали: с Геллертом в последние полгода явно творится что-то не то.

Может быть, и следовало поговорить с ним. Даже не дожидаясь прямых заявлений о необходимости разговора с его стороны.

И, положа руку на сердце, когда таким заниматься, если не в Рождество?

Донельзя романтичная мысль. Но…

Но Альбус не знал, где он.

Можно было предположить, что где-то на юге, подальше от Америки и Европы, чтобы ничто не напоминало ему о празднике, который он, как и Альбус, отмечал бы в одиночестве. Почти наверняка.

Но где именно…

Впрочем, о местонахождении Геллерта мог знать Криденс, всегда ладивший с ним лучше и общавшийся теснее, чем с Альбусом. И если как следует попросить его…