— Как на Пятиглавой, — вспомнил с удовольствием Игнашин.

— Здесь работа почище будет, потому мы на конях.

Игнашин бросил жевать траву, поднялся и, топнув от радости ногой, предложил:

— Идем делить сотню!

Безуглов продолжал лежать, и это смутило Игнашина.

— Передумал, Степан Агафоныч?

— Раньше надо спросить у главкома, — ответил Безуглов, — вдруг не позволит.

— Пойдем к нему, чего мешкать.

Поделив сотню на две полусотни, Безуглов и Игнашин выбрали удобные места для укрытия. Они разъехались, условившись начать атаку через три часа.

В розовой дымке утра бронепоезд отошел на новую позицию. Машков заложил под рельсы мину и убежал. Через несколько минут раздался оглушительный взрыв. Земля, взлетев веером вверх, смешалась с дымом, окутавшим чуть ли не половину неба. Куски развороченных рельсов и шпал летели во все стороны.

Чехословацкие мятежники знали: красные, взорвав путь, отойдут, и тогда беспрепятственно можно продвинуться вперед. Вместе с вражескими войсками подошел и ремонтный поезд. Мятежники, не подозревая засады, по-обычному разбили лагерь, походные кухни задымили, готовя обед для солдат.

Игнашин, присутствовавший при беседе Лазо с Безугловым, предложил дать сигнал атаки ракетой, но командующий возразил:

— Это их насторожит, а нам важна внезапность. Пустить ракету — значит выдать себя. Вот что, друзья! Тебе, Степан, я дам свои часы, но где взять другие для Игнашина? У казаков найдутся часы?

— Сроду у них не было.

Лазо задумался, но тут же ему пришла в голову мысль.

— Скачи, Игнашин, до моего вагона и спроси машиниста Агеева. Знаешь его? Того, что под Мациевской спрыгнул с паровоза.

— Как не знать, товарищ главком. Сильно он нам помог тогда.

— Так вот, скачи к нему. У каждого машиниста есть часы. Скажи, что я отвечаю за них, а если что случится, отдам, даже получше, чем у него.

Игнашин возвратился с большими железнодорожными часами и подал их командующему. Лазо нажал на головку — крышка отворилась, — посмотрел на циферблат и шутливо сказал:

— Времен Очакова и покоренья Крыма… На, возьми их, а после боя верни Агееву.

Командующий сверил время на своих часах и часах Агеева и добавил:

— В одиннадцать пускайте коней!

…Ермолай стоял возле своего коня и, держа часы в руках, не отрывал от них глаз. Секундная стрелка, как ему казалось, двигалась быстро, зато минутная томительно ползла. Переминаясь с ноги на ногу, он нетерпеливо ждал одиннадцати часов. Каждая минута казалась вечностью. Прикладывая часто к уху часы, Ермолай прислушивался, не остановились ли? Но вот наконец маленькая стрелка подошла к цифре 11, а большая к цифре 12. Захлопнув крышку, Игнашин сунул часы в карман, ухватился за луку и легко вскочил на коня.

Полусотня давно ждала сигнала. Прошло немало дней со времени боя на Пятиглавой сопке, и казаки, как они говорили, «соскучились по неприятелю».

Выехав из укрытия, Игнашин повел полусотню на рысях, а потом перешел на галоп. Казаки, разгорячив коней, вихрем налетели на вражеский лагерь. В утреннем воздухе стоял сплошной крик: аргунцы рубили шашками всех без разбору и при этом гикали и свистели. Мятежники бросились бежать, но на них налетела полусотня Безуглова.

Свыше часа длилась рубка. Когда по сигналу Безуглова сотня, не потеряв ни одного бойца, стала строиться, чтобы отойти к бронепоезду, Игнашин заметил, как один из раненых солдат приподнялся и замахал рукой. Выхватив шашку из ножен, Ермолай пришпорил коня, но неожиданно раздался выстрел. Безуглов обернулся и увидел, как игнашинский конь мгновенно остановился, а сам Ермолай, покачнувшись в сторону, выпал из седла. Казаки бросились к солдату, но Безуглов крикнул:

— Стой!

Раненый солдат с трудом поднял руку, держа в ней револьвер. Казалось, сейчас раздастся второй выстрел. Но Безуглов успел затянуть удила, и конь шарахнулся в сторону — пуля пролетела мимо. Тогда Безуглов дал волю коню и налетел на солдата. Ловким ударом шашки он выбил револьвер из рук солдата, а сам соскочил на землю.

— Взять его! — крикнул он аргунцам и побежал к Игнашину.

Молодой казак лежал лицом к земле.

— Видимо, судьба твоя такая, Ермолай… — произнес Безуглов и снял с головы кубанку.

Казаки вырыли могилу. Лазо, прощаясь с Игнашиным, стал на колено и поник головой. Потом он поднялся и громко сказал:

— Клянемся тебе, Ермолай Игнашин, отомстить за твою смерть. Клянемся служить Советской республике так же верно, как ты ей служил!

Казаки с обнаженными головами повторили:

— Клянемся!

Безуглов, прощаясь с молодым казаком, не выдержал и заплакал. Лазо бросил первую горсть земли в могилу — в воздухе прозвучал троекратный ружейный залп.

К Лазо на допрос привели раненого солдата. Это был молодой тщедушный человек с бесцветными глазами, со шрамом на правой щеке. Изредка он, очевидно от боли, дергал головой.