Шрифт:
Оставаться на Карымской было небезопасно, и Лазо приказал Агееву вести головной эшелон дальше на восток.
Над Забайкальем плыли грозные, черные тучи.
Осень подкралась внезапно, и листья на деревьях сразу пожелтели.
Прибыв на маленькую заброшенную станцию Урульга, Лазо вышел из вагона, и в глаза ему бросилась песочная плешь на увалах. После ночной грозы небо посветлело, но воздух был холодный и горький — чувствовалось приближение зимы.
Под открытым небом собралось много народу. Здесь были члены Сибирского Советского народного комиссариата и командиры поредевших полков, работники губернских и уездных комитетов Коммунистической партии, рабочие заводов, казаки и шахтеры.
Никто не знал, зачем их собрали, что делать дальше. Одни, как это бывает в дни тревожных событий, выглядели бледными, осунувшимися, другие старались улыбаться, чтобы скрыть свою подавленность. Были и такие, что, собравшись в кружок, негромко пели.
Никогда Лазо не заглядывал так глубоко и проникновенно в тайники человеческих характеров, как теперь, в эти тяжелые и грозные часы жизни. Он видел простых бойцов, сосредоточенных, суровых, сдержанных, но души их были тверже кремня. «Нет, — пронеслось в сознании, — не погибнет советская власть, пока живы такие люди».
Все ждали решения партийной конференции. А на конференции разгорелись страсти. Лазо говорил взволнованно, по лицу его пробегала судорога, словно он ощущал физическую боль:
— Фронты ликвидированы. Надо снабдить каждого бойца документом, деньгами, продовольствием и обмундированием. Этим мы сохраним боевую силу, которую нам предстоит в недалеком будущем снова собрать. Мы перейдем к партизанским методам борьбы.
— Почему же сразу не начать партизанить? — перебил читинский военный комиссар. — Разобьем полки на мелкие отряды и — за работу.
— Партизанская борьба начнется не теми полками, которые сейчас с нами, — ответил Лазо. — Партизанская борьба требует иных организационных форм, а наши полки к ним еще не подготовлены. Пройдет немного времени, и крестьяне, — я говорю об огромной массе середняков, которые испытывают на себе гнев интервентов, насилия семеновцев и калмыковцев, — поймут, куда их привели эсеры. Тогда они повернут в сторону Октябрьской революции, а для нас это будет началом широкой партизанской войны. Но нам, вожакам, надо уже сейчас готовиться к ней.
И было принято решение:
«Борьбу с врагом организованным фронтом ликвидировать. Признать, что форма дальнейшей революционной борьбы должна сообразоваться с создавшейся международной политической обстановкой и должна быть направлена к использованию всех легальных и нелегальных возможностей, к дезорганизации всех усилий наших врагов закрепить в пределах Сибири власть буржуазии и иностранного капитала».
Сообщить войскам о решении партконференции выпало на долю Лазо. Он долго размышлял, с чего начать. Безмерно тяжело было расставаться с теми, кого он объединил в крепкие полки, которые под его началом били врагов Советской республики. Через час-другой они разойдутся в разные стороны. Им предстоит пробраться в родные станицы. Нелегко заглянуть в душу каждого. Не ровен час, что и семеновцы с японцами мобилизуют тех, кто служил в Красной Армии. Что их ждет?..
До многих донеслись слова старика, бывалого казака:
— Братцы, что ж теперь будет? Как дальше-то жить?
Одни хмуро отворачивались, другие снисходительно хлопали старика по плечу и говорили:
— Ничего, казак, проживем! Еще накрутим буржую хвоста…
Потревоженным роем гудела толпа. Неожиданно шум голосов стих. На рыжем жеребце подъехал Лазо.
— Дорогие братья-казаки! — раздался его голос. — Даурский фронт ликвидирован, армия распущена.
В напряженной тишине можно было уловить вырвавшийся из груди людской вздох.
Медленно и ясно командующий рассказал о положении на фронтах и причинах роспуска армии.
Метелица подумал: «С германского фронта ехали радостные, веселые, знали, что нас ждет дома земля, садки, обжитые дома, крепкая брага, жены, детишки. А теперь хоть и тянет к ним, да неохота покидать фронт, ведь без фронта и советской власти нет, значит, снова поселковый атаман, оброк, доносы».
— Прощайте, братья! — уже глухо пронесся голос Лазо. — Не тужите, скоро встретимся. От имени командования благодарю за верную службу Советскому правительству. Примите и от меня низкий поклон.
Казак, который так беспокойно спрашивал у однополчан, как дальше-то жить, не выдержал и бросился к Лазо.
— Главком, возьми меня с собой.
— Не могу, отец, не моя воля…
— Ты бы подумал, — не отставал казак, — я тебе обузой не буду, а помощь от меня большая.
— Никак нельзя, дорогой товарищ.
Казак снял старую, измятую фуражку и, махнув ею, сказал:
— Тогда спешься, я тебя перекрещу.
Лазо спрыгнул с коня и не успел обернуться, как казак осенил его крестом и прижал к себе.