Когда на востоке покраснела граница земли, приплыли к порогам. Здесь река, прежде спокойная, ярилась и клокотала, кипя, острые скалы выступали из воды, будто колья охотничьей ямы. Гидра замешкалась, замедлила ход, и старик поднял руки и развел в стороны. Повинуясь его движению, разошлись страшные пороги, и река потекла между ними, как раньше, гладкая и спокойная. Гидра не преминула воспользоваться удачей. Помогая себе массивным хвостом, похожим на весло, она быстро догнала старика, и преследование продолжилось. Обернувшись назад, старик хотел снова сдвинуть пороги, как увидел в неверном свете утра, будто в брешь проникает что-то еще. Оно двигалось быстро, быстрее гидры, хотя старика обогнать не могло. Когда предмет приблизился к ним, оба увидели, что это лодка, в которой сидит женщина с двусторонним веслом. То была Нода. Выражение ее лица не удавалось прочитать, но на носу лодки перед ней лежал огромный гарпун – с таким не на рыбу ходить, а на морских чудищ. Она гребла отчаянно и резво, течение помогало ей, и вскоре лодка почти поравнялось с гидрой. Теперь чудовище повернуло к преследовательнице все восемь голов.

– Стой! Стой, окаянная! – кричал старик не то женщине, не то гидре. Не прислушалась ни одна.

Приблизившись к чудищу на расстояние удара, Нода поднялась в лодке и схватила оружие. Ее заметно шатало, и копье она сжимала пусть крепко, но неумело. Выпрямившись и занеся гарпун, она собиралась метнуть его, и старик больше почувствовал, чем понял, что должно произойти. Две из восьми голов опустились, будто молот на наковальню. Одна схватила плечи женщины, вторая – ноги. Вопль Ноды погас, не успев родиться. Головы не стали биться за добычу, и та, что держала ноги, уступила держащей плечи. Гидра вытянула шею вверх и в несколько движений проглотила тело. Пока его спутница была занята едой, старик улучил миг и сдвинул пороги, маячившие теперь так далеко, что были едва заметны. С оглушительным плеском скалы сдвинулись, отрезая хищника и жертву от поселения людей. Гидра, казалось, этого не заметила.

Когда солнце поднялось над границей земли, вода перестала окрашиваться кровью, а путники выбрались к большому озеру, куда впадала река. На две трети этот водоем был озером, на одну треть – болотом, и старик решил, что лучшего места для невольной подопечной не найти. Ему казалось, что и гидра довольна увиденным и здесь можно ее покинуть.

Берег густо порос травой. На его западной части старик увидел сооружение из трех гранитных плит. Две плиты стояли под углом друг к другу, а третья лежала на них, словно кособокая кровля. Сооружение походило на грубую могилу, сложенную в незапамятные времена. Гидра не поместилась бы внутри, но для гнезда место было самое подходящее. Сняв чары и оставив одураченную тварь отдыхать на берегу, старик подошел к дольмену и заглянул внутрь. Он не увидел ничего, кроме земляного пола, поросшего травой, как и весь берег. Очевидно, здесь никого не хоронили, по крайней мере, на поверхности земли. И все же старик сказал:

– Кто бы ты ни был, дух, привязанный к могиле, или дух, охраняющий это место, знай: мы пришли сюда с миром и с миром останемся. Водяное чудовище будет жить на этом берегу и принесет многочисленное потомство под этими камнями. Оно свирепо и чисто и не потревожит твоих владений. Когда подрастет выводок, то станет охранять твой покой и твою память, и никто из ходящих по земле, плавающих в воде или летающих в воздухе, не разрушит и не осквернит твоей земли.

Так говорил он, и дольмен молчал, словно его стражи ничего не имели против.

========== Как ящер девицу полюбил ==========

Близ западного берега материка, отрезанный от большой земли океаном, возвышался остров. Его холмы и долины утопали в зелени, луга пестрели цветами, а низвергающиеся с лесных оврагов водопады могли зачаровать любого, даже самого бездушного путника. Впрочем, путников здесь не было, и ни один человек никогда не селился тут. Мешал ли им океан, или предрассудки, или нежелание покидать благословенное материковое приморье – оставалось неведомо. Так и вышло, что остров населяли всевозможные звери и духи и жили привольно, потому как не было над ними человека.

Хозяин острова был существом загадочным и малопонятным. Чаще всего он принимал облик старика с резным посохом и в этом обличье любил обходить свои владения. Жизнь его должна была продолжаться до тех пор, пока последний холм острова не скроется под водой, и впереди у него оставались многие тысячелетия. Этот загадочный господин не нуждался в наследниках, но, между тем, имел трех дочерей.

Первую, Феннод, ему родила львица, жившая близ утесов на западном берегу. Тварь, появившаяся на свет, росла не по дням, а по часам и вида была ужасающего. Она имела тело львицы и голову женщины и, когда выпрямлялась в полный рост, касалась головой вершин молоденьких березок. На такого защитника нестрашно было оставить остров.

Во второй раз семя хозяина пало в океан, и из воды и соли явилась другая дочь, Атурови. Она стала теплым течением, омывающим остров с востока и материк – с запада.

Но больше прочих любил хозяин третью дочь – Эйзу. Она родилась от женщины с большой земли и вид имела человеческий. Прекраснее всех лесных духов и всех людей она была. Косы ее сверкали на солнце золотом и медью, все тело словно осыпал золотой песок. Казалось, она плоть от плоти солнца, встающего над океаном. Где ступала – распускались цветы, выше колен вырастали травы, и звери, и птицы, и все обитатели холмов и долин приветствовали ее в великой радости. С рождением Эйзы остров будто осветился, и одиночество хозяина уступило место любви. Впрочем, отец далек был от мысли навсегда удержать дочь. Как подросла – стал думать, кому передать свое счастье. Неволить не хотел, но, казалось, Эйза не любила никого, кроме родителя. Людей с большой земли она не видела, если не считать купца Ормаса, каждые полгода пристающего к их берегу. Он привозил ей дорогие ткани, самоцветы, стальные иглы и нити, тоньше и прочнее которых не нашлось бы на материке. Но жизнь за пределами острова почти не занимала Эйзу, и она никогда не спрашивала о полоске суши, чернеющей за океаном в ясный день.

Ее счастье было здесь, на острове, где ее любило все живое и неживое и где жил отец. Ей прислуживали лесные духи, шившие наряды из цветов и душистых трав. На острове никогда не бывало скучно. Часто Эйза садилась за вышивание, а прислужницы рассказывали сказки, каждая из которых была наполовину вымыслом, наполовину правдой. Когда Эйза уставала вышивать, играла с котятами. Близ ее дома жило семейство лесных кошек: мать и четверо малышей. Хвостатая родительница легко подпускала Эйзу к выводку, и вскоре они сделались лучшими друзьями.