Балин коротко переговорил с ним, а после с недовольным видом обронил несколько слов, из которых ясно было, что человек вымогал еще денег. Мало ему показалось обещанной платы! Похоже, что честное слово и предварительные договоренности были для этих людей никчемными, как прошлогодний снег. Рассвирепевший Двалин хотел было наглядно объяснить вымогателю, как держать данное гномам слово, а может, даже вырезать его где-нибудь на спине в назидание, но король лишь устало махнул рукой, не желая задерживаться ни на минуту. Балин скрепя сердце бросил человеку несколько монет, и тот, сразу повеселев, пошел за спрятанным караваном. Люди развьючили лошадей, а пони передали гномам вместе с грузом, после чего без промедлений поспешили обратно в Эсгарот, кто на лошадях, кто на лодках. Гора давила, и вблизи от неё никто из людей не верил ни в веселые песни, ни в короля гномов, ни в легенды о золотых реках, что вот-вот должны потечь к Эсгароту.

Путники здесь и заночевали, накормив пони и укрыв от ночной влаги свой изрядный груз. Балин вздохнул, вспоминая, сколько лишних сил, времени и денег было потрачено на то, чтобы получить продукты должного качества. Показывая сначала лучшее, эсгаротцы так и норовили затем подсунуть залежалое и подгнившее или вообще откровенную тухлятину, предлагая оторопевшему от несусветной наглости гному хороший откуп.

Здесь легко было помнить о плохом: земля, черная и выжженная, казалась отравленной, а вместо деревьев виднелись только обуглившиеся пни, за десятки лет так и не давшие новых, свободных от ужаса перед драконьим пламенем молодых побегов.

Торин провел рукой по серой земле, закрыв глаза. Потер в пальцах мелкий, похожий на пепел темный песок.

— Здесь были зеленые луга, — прошептал он.

Балин дотронулся до плеча короля. Жанна стояла рядом, до боли закусив губу, не смея вымолвить ни слова. Двалин молча скрестил руки и хмурился сердито. Только топорики тронул, будто советуясь о чем-то с ними.

Фили и Кили, переглянувшись, с тревогой посмотрели на дядю — их память не омрачали тени прошлого… Ори, выглядевший подростком, ежился от холода, шлейфом тянувшегося с Одинокой горы. И все равно успевал что-то черкать в своей книжке — похоже, рисовал!

Бофур, не терявший благодушия даже при самых печальных обстоятельствах, с улыбкой раздал всем по куску хлеба с мясом — костер они решили не разводить. Подумав и взглянув на Гору, выдал грустному Бомбуру двойную порцию — для поднятия боевого духа.

Гномы заснули быстро, устав целый день грести против течения. Жанна по обыкновению расположилась недалеко от племянников короля.

Торин, обойдя стоянку и что-то сказав Бомбуру, бывшему настороже, подошел к ней, укутал теплым одеялом и сел рядом, помогая успокоиться, утишить мысли, которые всколыхнули озерные видения. Да и Гора нависала, ее темный контур ломал небо даже ночью.

Наутро, собравшись и погрузив на пони поклажу, отряд двинулся на северо-запад от Быстротечной, к южному отрогу Одинокой Горы. Каждый всадник вел в поводу еще одну лошадку, навьюченную тяжелыми мешками.

Путники вступили в Драконову Пустошь.

========== Часть 34. Пустошь Смауга и неожиданные союзники ==========

Пони осторожно переступали ногами, копыта их тяжело вязли во все более толстом слое то ли пепла, то ли пыли, серым саваном покрывавшим черную, растрескавшуюся землю.

Торин вел отряд к Одинокой Горе, выбирая путь поровнее, без острых выпирающих камней. Он не спал почти всю ночь — Балин сменил его в карауле лишь на пару часов перед самым рассветом, — и видно было, что ему нелегко прокладывать тропу каравану.

Не было даже намека на дорогу. Вообще ничего не было в этой серой пустыне, безмолвной, словно Долгое озеро. Ни деревьев вокруг, ни травы, ни кустарников…

Только колючие шары перекати-поля печально следовали своей дорогой, то замирая, то вновь начиная вертеться. У них не было своего дома, не было постоянного пристанища — как и у гномов-изгнанников…

Одинокая Гора надвигалась. Нестерпимый блеск грозной снежной вершины слепил глаза; отроги ширились, открываясь в подробностях — крутые, скалистые, жестоко иссеченные трещинами и ущельями. Темное величие Горы, непреходящее, вечное, как само время, все более подавляло отряд.

Гномы медленно следовали за королем, отворачиваясь от редких, но таких неприятных порывов ветра. Время от времени кто-нибудь начинал яростно чихать и кашлять — горькая пыль забивала легкие, скрипела на зубах, пачкала меховую оторочку плащей и шкуры смирившихся пони, перекрашивала в один жутковатый цвет косы, залетала даже под одежду, вызывая зуд и жжение.

Пришлось обернуть лица тряпками и закрываться платками. Жанна любила верховую езду и с удовольствием пересела из лодки на пони. Правда, израненная спина все ещё давала о себе знать при каждом движении. После того, как отряд вступил на Пустошь, девушка самым тщательным образом замотала лицо, голову и плечи отрезом ткани — только глаза и виднелись из-под платка. Однако даже такая защита спасала не полностью — в горле першило и говорить не хотелось. Хотелось только пить.

Почти у самого подножия Горы появились птицы, и карканье миллиона глоток разбило на хриплые осколки стеклянную тишь гиблого места. Злобное воронье, налетев ниоткуда, огромными стаями кружило над ними, как единое существо. Оно то расширялось, разматываясь разрозненной спиралью до мутного горизонта, то сливалось в один то ли глаз, то ли хищный рот, и все равно закрывало собой полнеба. Солнечный свет, и так не слишком-то яркий, еле пробивался сквозь постоянную дымку и почти померк от серо-черных взмахов зловещих птиц. Они вертелись над путниками около часа и порядком наскучили, а потом вдруг куда-то пропали…