Какие здесь море таит чудеса.

Расскажут пираты про дальние страны,

Про бури, которые рвут такелаж,

Про то, как в завесе густого тумана

Лихая команда шла на абордаж.

Вот плещет волна под бушпритом негромко

И штаги, как струны, от ветра звенят.

Пирата в объятья свои ждёт верёвка,

Но, чёрт подери, не дождётся меня!

Мария пела вместе со всеми, вплетая свой нежный голос в грубый матросский хор, и серо-голубые глаза её блестели, а выгоревшие под солнцем русые волосы развевались на ветру, как флаг. В эти минуты она была прекрасна, словно сказочная русалка.

Вскоре они выследили торговый фрегат и пустились в погоню. Недавно с таким трудом отчищенная «Акула» была стремительна и маневренна, и спустя полсуток корабли встали бок о бок, и пираты повалили через борт. Хелмегерд, как обычно, рубился в две руки, боковым зрением то и дело примечая Марию. Она отлично научилась использовать свои преимущества — лёгкость и проворство, — и вилась вокруг врага, точно злая пчела, не даваясь ударить и то и дело больно жаля.

Но вот в очередной раз, окинув палубу краем глаза, Хелмегерд не нашёл её. Он тут же оглянулся моментальным движением, отшвыривая кинжалом направленный на себя удар шпаги, и дыхание его прервалось. Отошедшая на несколько шагов к юту, она билась с двумя, а третий приближался к ней со спины, занося саблю…

Вмиг куда-то делись все звуки и краски битвы. Казалось, купец шагает очень медленно, едва заметно для глаза, но Хелмегерд, опытный воин, мгновенно понял: ему не успеть. Если он закричит, она испугается, и её тут же зарубят эти двое. Он уже видел, как брызжет кровь из разрезанной пополам спины, как падает бесформенной кучей на палубу то, что секунду назад было его Марией…

А тело уже неслось наперерез опускающейся сабле в безумном, нечеловеческом прыжке. Успеть было невозможно, он знал это, но в последний миг Мария сделала выпад вперёд, пронзая одного из соперников, и этот миг решил всё. Правый бок превратился в огненное жерло, воздух одним махом покинул грудь, и последним, что он увидел, были косо летящие на него грязные доски палубы.

Он лежал в оцепенении, не в силах двинуть ни рукой, ни головой, а в иссохшем нутре пылало жестокое пламя. Снова тот штиль. Солнце жгло кожу, но ни капли пота не выступало на ней. Сам воздух был огнём, и каждый вдох приносил мучительную боль распухшему горлу, но он дышал, упрямо, зло. Только дышать он теперь и мог, заставляя смерть неистовствовать в дюйме от него — и всё же не сметь приблизиться. Вдох. Вспышка испепеляющей боли. Ещё вдох. И ещё.

Что-то мокрое прикоснулось к губам, и душа его застонала. Такой пытки не было в прошлый раз. Мокрое притронулось снова, и он из последних сил схватил это губами, сжал… и оказался во тьме своей каюты. Койка раскачивалась под ним, и дышать было страшно больно, но не в горле, а в груди, и тело было мокрым насквозь, но он ещё умирал от жажды на раскалённой палубе, и жадный стон вырвался у него сквозь стиснутые зубы…

В тот же миг тоненьким ручейком побежала в рот долгожданная, спасительная вода. Он схватил её губами пополам с воздухом, поперхнулся, закашлялся, и в груди справа словно взорвался пороховой бочонок, и тьма накрыла его.

Долго он пролежал в забытьи в своей каюте, страдая то от жары, то от холода, обливаясь потом, мучаясь от боли в разрубленной плоти, никак не желающей заживать, и сломанных рёбрах, и всё время одно наваждение преследовало его — тот штиль, выкосивший почти всю команду «Чёрной чайки». И всё время с ним была Мария, отгоняющая страшные видения, заговаривающая боль, смачивающая ему губы, отирающая пот, меняющая повязки, снова и снова промывающая загноившуюся рану. Он долго не мог поверить, что эти два месяца не пригрезились ему в бреду, что Мария, живая, настоящая, здесь, рядом с ним, что он спас её в том бою. Когда он впервые ощутил, как она взяла его за руку, в горле что-то больно толкнулось, и две тяжёлые капли выползли из-под закрытых век и скатились по щекам на и без того мокрую простыню. Он защитил её, и теперь всё будет хорошо.

Комментарий к Бой

[1] Правый по ходу движения борт судна

[2] Марсовая площадка находится там, где колонна мачты (основная составная её часть) соединяется со стеньгой (второй составной частью)

[3] Участок палубы между передней и средней мачтами

[4] Тортуга известна тем, что напоминает очертаниями морскую черепаху

========== Путь ==========

Солнце клонилось к закату, разливая по волнам своё розоватое золото, и свежий ровный ветер хлопал обстененными парусами[1], снова и снова ударяя их о мачты. Ветер нёс запах гари, живо напоминающий о разыгравшейся в этих водах битве. Когда стемнеет, на горизонте ещё долго будет мерцать зарево пожара.

Умытые морской водой, обряженные в чистую одежду, лежали на полубаке Буру и Кот, будто заснули после своей вахты. Старый Нок, сидящий возле них, кряхтя, возился с большими полотнищами парусины, которым вскоре предстояло стать их гробами. Четыре тяжёлых ядра, лежащих в мешке, с глухим стуком ударялись друг о друга при каждом наклоне палубы, две широкие доски покоились рядом.

Хелмегерд глубоко затянулся, и тут глиняная трубка развалилась пополам в его руке, обжёгши пальцы, и обломки со стуком упали на доски. Сидящий рядом Синчи тут же соскочил с фальшборта и одним движением затоптал тлеющий табак, рассыпавшийся по палубе, швырнул за борт уродливые куски глины, а затем протёр мундштук собственной трубки рукавом и протянул Хелмегерду. Тот мотнул головой, выругавшись сквозь зубы. Теперь придётся спросить у Ахмеда деревяшку и выстругать новую.

Ванты вздрогнули под спиной, и щедро политая ромом царапина на щеке заныла от ветра. Лежащая в дрейфе «Мария» рвалась вперёд, к югу, но прежде чем продолжать путь, надо отправить погибших в последнее плавание. Смерть — обычное дело даже на утлом промысловом суденышке, добывающем рыбу между Кубой, Ямайкой и Гаити, что уж говорить о пиратской бригантине. Редкий бой обходился Хелмегерду без потерь. Только вот Кота, всеобщего любимца, никто не ожидал похоронить так рано.

С фальшборта Хелмегерд видел, как укутывается грязно-белой парусиной большое коричневое тело Буру. Бен помогал Ноку зашивать его, стягивая края жёсткой материи. Остальные пираты сидели вокруг, негромко переговариваясь и дымя трубками. Надо будет за ужином выдать всем рома. Благодаря их мастерству и храбрости трюмы «Марии» были набиты тканями, а изуродованный «Иоанн» со своими несговорчивыми моряками полыхал далеко к северо-востоку.