Ни разу за свои тридцать восемь лет Хелмегерд, пиратский капитан, морской разбойник, кровавый убийца, не испытывал ничего подобного и даже не предполагал, что способен на такие чувства. Он считал, что если и было в нём когда-то нечто столь тонкое и хрупкое, то давно уже огрубело под влиянием трудной, полной жестокости морской жизни, покрылось толстым слоем острых ракушек, как днище его корабля. Теперь он порой смотрел на себя будто бы со стороны и сам себе удивлялся.

В последний вечер перед тем, как приступить к очистке и ремонту днища, Хелмегерд и Мария вернулись к команде — загоревшие ещё сильнее, полные сил, сияющие от счастья. Большой костёр разожгли тогда на берегу перед лагерем, и новые и новые бутылки захваченного с испанского галеона портвейна доставались из ящиков, и все нестройным хором распевали морские шэнти[14] и портовые песенки, и шутили, подначивая друг друга, и плясали вокруг костра, как дикари, и многие улеглись спать прямо на песке под мерный шум прибоя и неумолчный стрёкот цикад.

На следующий день началась трудная работа. Стоя по пояс в воде, пираты тяжёлыми каменными плитами принялись скрести бугрящееся моллюсками днище. Хелмегерд трудился вместе со всеми, запевая монотонную, унылую песню, придающую ритм движениям десятков людей, а Мария помогала коку готовить обед — вымотанные конским трудом моряки под вечер валились на берег, требуя горячей, сытной еды. Так прошла неделя, а после того, как подводная часть «Акулы» была освобождена из своих оков, настало время конопатить щели, смолить и красить доски. Эта работа уже не требовала таких физических усилий, как очистка днища, да и радость от близящегося окончания большого и важного дела поселилась в сердцах пиратов. По вечерам снова стали звучать песни и смех, и костёр горел подолгу после приготовления пищи. Мария и Хелмегерд уходили на ночь в свою уединённую хижину, упиваясь возможностью побыть вдвоём между морем и небом, без множества бодрствующих людей поблизости, как было на корабле.

Эти полторы недели Хелмегерд запомнил, как самое счастливое время в своей жизни.

Комментарий к Набег

[1] Курс, при котором направление движения корабля и линия ветра составляют острый угол

[2] Косые паруса, позволяющие судну маневрировать и идти круто к ветру, но более сложные в управлении, чем прямые

[3] Конструкция из тонких досок на месте соединения второй (стеньга) и третьей (брам-стеньга) составных частей мачты

[4] Направление, перпендикулярное курсу судна

[5] Снасти стоячего такелажа, которыми укрепляются мачты, стеньги и брам-стеньги с бортов судна

[6] При каждом изменении курса на паруснике очень много работы на всех снастях и парусах

[7] Тонкие смоленые веревочки или доски, укрепленные поперек вант наподобие ступенек для подъема на мачты

[8] Участок палубы между средней и задней мачтами

[9] Узкая площадка, находящаяся на высоте верхней палубы снаружи борта судна, на которой укрепляются ванты

[10] Балки, составляющие пол трюма

[11] Корабельное приспособление, представляющее собой круглый блок с тремя сквозными отверстиями, расположенными в виде треугольника

[12] Горизонтальный деревянный брус в верхней части фальшборта

[13] Очистка и ремонт днища корабля

[14] Песни, которые обычно поют моряки на борту кораблей во время плавания

========== Бой ==========

Хелмегерд привычным жестом опрокинул в глотку очередную кружку хереса. Из его угла вся харчевня виднелась, как на ладони, но он упорно прожигал взглядом засаленную поверхность стола, лишь изредка поднимая глаза на царящее кругом веселье.

На суше ему было плохо. Земля качается под ногами, пространства вокруг слишком много, слух всё время ищет скрип дерева и шум волн и не находит… Будь его воля — он бы вообще не приставал к берегу, но надо подлататься, надо дать команде отдохнуть, надо починить оружие и запастись порохом. «Марию» ждал большой бой.

Тремя днями ранее Кот, вернувшийся из разведческой вылазки на Ямайку, рассказал, что в Порт-Антонио ожидают богатый торговый корабль с сукном, шелками и хлопком с английских мануфактур. Число колонистов множилось с каждым годом, и им самим, их жёнам и дочерям нужно было одеваться. Ткани из Империи здесь пользовались таким же спросом, как табак, сахар и картофель в Европе.

С жутким грохотом на стол рухнул пьяный забулдыга, свалив на пол свечу и пустую кружку. Хелмегерд уже был на ногах. Смех и песни мгновенно затихли, и все головы повернулись в их сторону. Вне себя от ярости он схватил мычащего пьянчугу за волосы, отодрал от стола и с размаху впечатал лбом в стену. Тот опрокинулся на пол, как мешок с дерьмом, оставив на закопчённом дереве кровавый след. Хелмегерд с силой пнул его в спину, наступил на загоревшийся воск на полу, швырнул на стол горсть монет и широким шагом направился к выходу. К его столу бежала толстая служанка, причитая и лепеча извинения, но он уже вышел из душной полутьмы таверны, грохнув напоследок дверью так, что где-то внутри зазвенела посуда.

Во влажной ночной темноте со всех сторон неслись трели цикад, а чуть поодаль равномерно плескало море, бьющееся о скалистый берег. Хелмегерд глубоко вдохнул свежий солёный воздух, и заполонивший сознание туман начал рассеиваться. Из таверны снова зазвучала музыка и хохот, в соседнем доме завизжала женщина, сверху с улицы неслась разудалая песня, а на стоявшем на причале корабле орал дурниной капитан, обнаруживший, что его команда пропила паруса на фоке. Рядом с Хелмегердом двигались неясные тени, то возникая из мрака на мгновение, то вновь погружаясь в него, они смеялись, переговаривались, шептали слова любви или выкрикивали угрозы, крались или бежали. В одной из теней он узнал Немого, своего балагура-матроса. Тот увлекал к прибрежным скалам пьяно хихикающую красотку и цветисто клялся ей в любви поочерёдно на всех известных ему языках. Хелмегерд криво ухмыльнулся одной половиной рта, вздохнул ещё раз и пошёл к причалу, где уже сутки стояла на рейде «Мария».