Звонко чокнулись, допили вино. Внезапно усталость сумасшедшего дня навалилась рюкзаком на плечи, заставила часто-часто моргать набрякшие веки, вырвалась из груди глубоким, сворачивающим челюсть зевком. «Все, я в душ и — спать», — пробормотал я, с закрытыми глазами вставая из-за стола. «Да, давай», — просто ответила Марина, убирая со стола. Я с наслаждением постоял под очень горячей водой, смывая с себя пот и дурную энергетику чужих злых эмоций. Потом голый, ежась в нахоложенных кондиционером плюс двадцати, поспешил в спальню, примериваясь с ходу юркнуть под толстое одеяло, и — спать, спать, спать. Но одеяла на постели не было, а вместо него посередине нашей широкой супружеской кровати лежала Марина, тоже голая, в позе: «Подывысь, коханый, що це такэ соблазн». Люстра потушена, горят два ночника на прикроватных тумбочках, и обращенный на меня взгляд Мариных карих глаз немного пьяный, соблазняющий и очень, очень решительный. Определенно не составить ей сейчас компанию в получении с меня супружеского долга не было никакой возможности. Тем более что задолжал я ей в этом смысле за последнее время о-очень много.

Марина и Ива были одногодками, во всем прочем будучи антиподами. Невысокая Марина была сложена классически-пропорционально — не длинные, но и не короткие ноги, типичная «гитарный» изгиб в очертаниях талии и бедра, узкие, уже таза плечи. Довольно маленькие, с крымское яблоко, груди, очень темные, морщинистые, как финики, соски. После того, как лет в сорок ее волосы начали быстро седеть, Марина начала краситься в черно-рыжую и, чтобы облегчить частую процедуру, здорово укоротила свои всегда роскошные локоны. В сочетании с крупнозубой улыбкой и чуть великоватым носом это сделало ее похожей на свою сверстницу Сандрин Боннэр с ее неординарной, но слишком уж интеллектуальной сексуальностью. Ибо когда восприятие женского sex appeal находится в ведении центров высшей мозговой деятельности, тогда возбуждение попадает в зависимость от слишком уж многих факторов, и наступает очень избирательно. И когда лет в сорок вслед за падением уровня соответствующих гормонов «ванька» перестал, как по молодости, делать «встань-ка!» на любую особу противоположного пола в очень широких рамках допустимых кондиций, в нашей с Мариной сексуальной жизни началось охлаждение. Ей же, молодой тридцатисемилетней женщине в самом соку, нужно было ничуть не меньше, чем во времена нашего знакомства, когда мы не вылезали из койки по многу часов. Дошло до того, что как-то раз, в разгар очередной «акции по принуждению мужа к сексу», изобразив всеми мимическими мышцами максимальную серьезность и сдобрив ее немалой дозой трагизма, я объяснил жене, что я, видимо, старею, и как раньше, уже не могу. Марина покраснела и пробормотала: «Я поняла. Прости». Стало полегче, но с тех пор тема «супружеских обязанностей» время от времени звенела между нами, как перетянутая струна. При том, что с Ивой, например, у меня все оставалось практически по-прежнему.

Я улыбнулся Марине, стараясь, чтобы улыбка не получилась очень уж вымученной, и лег рядом, на ходу сочиняя сценарий прелюдии. Но супруга оттолкнула мои руки, властно повалила на спину и движением челюстей, не терпящим возражений, захватила меня пониже пояса в плен. Я облегченно откинулся на подушки, ожидая, когда количество движений Марининого языка не перейдет в качество, при котором станет возможным возвращать долги. Но минута шла за минутой, а с моим форпостом ровным счетом ничего не происходило. Еще минута, и я стал комплексовать по этому поводу, и от этого стало только хуже. Какие Марина сделает выводы, если у меня не сработает, было слишком очевидно. Еще тридцать секунд, и Марина выдохлась, застыла, переводя дыхание, и снова набросилась на меня, как мясорубка на неподатливый кусок мороженого мяса. Но ее хватило ненадолго. Я еще пытался что-то сделать, кого-то представить, понукать и давать шенкелей — все без толку. Мне было стыдно, ужасно стыдно, я готов был прямо здесь, в постели встать перед женой на колени, и только то, что я был некоторым образом у нее на коротком поводке, (ну, пожалуй, еще твердая уверенность, что в таких делах никогда нельзя ни в чем признаваться) не давали мне сделать это. В ожидании ужасной развязки я просто закрыл глаза. Наконец, Марина отпустила меня, как кошка надоевшую и уже безжизненную птаху. Вытерев губы тыльной стороной ладони, супруга уставилась на меня очень нехорошим взглядом.

— Так, Арсений, муженек мой благоверный, похоже, ты на самом деле секс-туризмом заниматься ездил? — решительно спросила она. — Трахался двое суток напропалую? На жену сил не осталось?

Я открыл было рот, чтобы сказать, что Турция не Куба и не Тайланд, что туда за плотскими утехами не ездят, и что «заниматься секс-туризмом» — это не совсем «по-русскава изыку». Что меня всего-то не было чуть меньше полутора суток, и поэтому я никак не мог двое из них посвятить «неуемному траху», даже если бы захотел. Что у мужчин под пятьдесят подъемный механизм может дать сбой в любой момент просто в силу возраста. И что события сегодняшнего дня занимают мои мысли настолько, что для уместной случаю оценке жониных стараний в моей голове, к сожалению, просто нет места. Вместо этого я просто сказал:

— Нет, Марина, нет. Я согласен, факты, как говорится, налицо, но выводы ты делаешь неверные.

Марина посмотрела на меня совершенно трагически, ее губы задрожали.

— Ты даже не считаешь нужным соврать что-нибудь хоть мало-мальски правдоподобное! — выкрикнула она, сгребла в охапку подушку и разразилась в нее безутешными рыданиями.

С минуту я смотрел на ее содрогающиеся от рыданий круглые ягодицы, занес руку погладить их, но передумал. Вместо этого, повинуясь внезапному порыву, я встал, быстро оделся и вышел из квартиры, тихонько притворив за собой дверь. Пока спускался по лестнице, думал о том, как фантастически хреново все вышло, и о том, что раньше Марина, сколь бы глубокой ни была нанесенная мною ей моральная травма или невольная обида, вскочила бы с постели, перекрыла бы распятьем дверь, но уйти из дома в ночь не дала бы. Сегодня — дала. Я сел в «Субару», оценил степень своего опьянения как ничтожную, завел, и счастливо миновав ГИБДэдэшные посты и засады, через полтора часа доехал до дачи. Была половина первого ночи. Я не стал загонять машину во двор, через калитку прошел в дом. Марина мне так и не позвонила. Я долго думал, не пойти ли в неожиданном и ненужном конфликте на попятный, но в душе словно что-то уперлось. И вместо того, чтобы позвонить жене, я позвонил Иве.— Арсюша, привет! — радостно, хоть и в минорной гамме, зазвучал в трубке ее голос, и в душе сразу потеплело. — Как ты там? Ты говорил, что у тебя не очень хорошо с делами.

— Ерунда, не беременность — рассосется! — спошлил я, улыбаясь в ответ на теплые нотки в Ивином голосе, и точно зная, что она сейчас улыбнулась в ответ. — Как ты там? Как Дашка? Ты ей сказала?

— Да, конечно, — погрустнел Ивин голос. — Она странно как-то отреагировала. Сначала заплакала было, но очень быстро успокоилась. Только обняла меня за шею, сказала: «Держись!» Потом наплела, что нам сейчас лучше будет побыть раздельно друг от друга, и усвистала к своему Володе. Я обиделась было, но потом подумала, что она права — что нам вместе делать сейчас? Напару сопли на клубок мотать? Показывать друг перед другом, как нам горько? А про себя каждой думать о том, что непонятно, чего больше в этих слезах — горя, или облегчения, что все, наконец, кончилось? А так я сижу в баре, уже не помню какой коктейль допиваю, и в душе как-то все постепенно… затягивается, что ли? Заживает? Устаканивается, одним словом. И с каждым стаканом все больше!

Я только сейчас заметил, что Ива — да, пожалуй, что нетрезва, и это меня покоробило. Потому, что, на мой взгляд, узнав о кончине супруга, женщина должна вести себя по-другому? Да, уж: чужая душа — потемки. А с другой стороны — ну, как я могу ее осуждать?! Да и какое мне вообще, на хрен, дело?

— А Дашка, я думаю, сейчас Володе этому душу изливает. Как я тебе. Может, они тоже выпили, или даже покурили. И ты знаешь, мысли об этом меня даже не очень беспокоят. Даже если бы она с ним трахнулась, я бы не возмущалась. Каждый, знаешь ли, по своему рецепту горе заливает.

"Трахнулась вместо покурить, или вместе с покурить?» — мелькнула крамольная мысль, но из любви к конкретике этот вопрос меня задевал, или по каким-то другим соображениям, я разобраться не успел. Потому что Ива неожиданно шумно втянула воздух через трубочку, как бывает, когда в бокале заканчивается напиток, и мне вдруг стало очевидно, что она не просто нетрезва, а вполне себе на полпути от состояния «в дым» к «в дребезги».

— И ты знаешь, дорогой, если бы ты сейчас был рядом, я бы тоже с удовольствием предалась бы скорби в твоих жарких объятиях! И тем неизбывнее была бы моя печаль, чем глубже бы я чувствовала твое присутствие внутри себя!