— Вот у вашего отца отобрали виноградник? — говорит Гурам.— Отобрали. И что? Через пять лет в том винограднике и пяти пудов не наскребли. А сейчас, где лоза росла, даже не споткнешься, хоть в футбол играй. Раз в три года колхоз там кукурузу сеет, но она даже початка не дает.

— А ты чего хочешь? Куда гнешь? — горячится Нодар.— Чтоб опять всем землю в частное владение раздали, да? Правильно я тебя понимаю? Нет, ты не темни, прямо говори, так?!

— Лоза, мой дорогой, это не кукуруза и не лобио. Сам знаешь, сколько в нее труда вкладываем. Ей настоящий хозяин нужен. В на­ших горах технику не приспособишь, даже купоросом опрыскивать и то вручную приходится. Аппарат на спину и ходишь с утра до ночи. Так что, чьи руки работают, тот и хозяин.

— Ай, какой умный! Не голова, а Дом правительства! Дорогуша, ты министра из себя не строй, мельником был, мельником и останешь­ся. Не для того мы кулаков раскулачивали, чтобы опять разводить.

— Какие кулаки, Нодар! — возмущенно сверкнув глазом, вмеши­вается Григол и даже ладонью по столу пристукивает.— Не мели глу­постей! Будь сейчас у Доментия тот виноградник, он бы лишних два­дцать тонн государству сдал. По государственной цене, между про­чим. Верно, Доментий?

Наскучил мне этот разговор. Я голову Доментию на плечо поло­жила, шепчу:

— Все в порядке, батюшка; корову подоила, теленка привязала, свинью покормила... — И вдруг спохватилась: куры-то не заперты!

Вскочила, побежала. Курятник далеко от дома^под тутовым дере­вом, и в нем темным-темно и сухо, пахнет пометом и пухом. На жер­дочках куры расселись, поквохтывают сонно, устраиваются. Глаза привыкли к темноте, пересчитала — пятерых не досчиталась.

— Петька, лезь на дерево! Опять эти дуры там!

В сумерках над головой тяжкое хлопанье крыльев, перепуганное кудахтанье, паника, беготня. Наконец затихли, стали к курятнику подбираться. Перескочили через порог, и Петька дверь захлопнул.

— Все! — обернулся к ребятам.— Спокойной ночи.

За дощатой дверью возня, куриная перебранка; видать, тесно на жердочке. Но вот все смолкло, лишь тихое попискивание, будто не куры там, а махонькие цыплята.

Звук, как пухом, окутан теплыми душистыми сумерками, дрожит и копошится в них. Как я люблю этот дремотный уют и покой! Видно, по природе я не гулена, а домашняя баба, квочка. Наседка с цыпля­тами.

Вечер. Тишина. Благодать. Теперь бы отдохнуть немножко, да и в постельку. Но сегодня не удастся лечь пораньше. Когда гости разой­дутся! С ихним вином можно просидеть хоть до рассвета...

Вернулась во двор. Додо все также белеет платьем в сумерках. Гамака почти не видать, и кажется, что она тихо покачивается в воз­духе.

Подхожу к веранде и слышу, как Джано недовольно спрашивает:

— Что-то я не разберусь, кто из вас эту мельницу восстанавлива­ет, ты или он?

Ах, вот отчего сыр-бор разгорелся. Мельницу Доментия вспомни­ли. Я и сама сколько раз из-за нее ругалась. Кому она нужна в наши дни, старая водяная мельница!

А Гурам простодушно растолковывает.

— Идея,— говорит,— Доментия. И исполнение его. Он работает, а я ему помогаю в свободное время: ну, там бункера установить или стену слегой подпереть. Одному с таким делом не управиться.

— Понятно. А ради чего вы хлопочете? — Джано выжидающе смотрит на Доментия, брови на лоб поползли.— Другого развлечения не нашли? Или доход с нее получить надеетесь?

— Да какой доход! —Гурам с улыбкой оглядывает всех.— Просто буду три раза в неделю запускать по утрам для своего удовольствия. Из некоторых деревень туда ведь ближе, чем ко мне, на электриче­скую. Не всякому охота лишних два километра чапать, особенно зи­мой. Да и мельница хороша. Неужели забыл? Мы плотину и желоба подновили, стены подперли и...

— Вам кто-нибудь оплатит работу? — прервал его Джано.

— Кто оплатит? — недовольно буркнул Григол.— Самодеятель­ность в чистом виде. Сельсовет о ней даже не знает.

— Ну, какое-нибудь общество по охране старины... Сельсовету такие реставрационные работы не по карману.— Моя бабушка им оплатит,— хохотнул Нодар.— Упокой, гос­поди, ее душу...

— Никто нам ничего не платит,— сказал Гурам,— все только удивляются и посмеиваются вроде тебя. Ну, ничего, мы не обидчи­вые. Верно, Доментий?

— Тебя я еще могу понять,— говорит ему Джано.— Тебе это и выгодно, и удобно: разгрузишься от мешков. А этот-то куда лезет? — он недовольно оглядывается на Доментия.— Ему-то что за прок от твоей мельницы? Слышишь, молчун, тебе говорю! Чего ты там пропа­даешь целыми днями?

Доментий с виноватой улыбкой пожимает плечами. Его улыбка окончательно выводит Джано из себя.

— Он еще улыбается! В прошлый мой приезд в церкви крышу починял: стропила, говорит, прогнили, черепица осыпается... Тебе-то что от той черепипы? Еле стащил его оттуда. Теперь и того лучше! Можно подумать, что у него хозяйство как часы отлажено и делать ничего не надо. Вот Поля,— кивнул он на меня.— Думаешь, ей не хо­чется хоть телевизор в доме иметь, посмотреть иногда, что на белом свете делается? О ней ты подумал, о детях своих подумал? Мальчиш­кой тебе все с рук сходило, а жизнь — она не папа с мамой.