Внизу уже совсем близко расстилался ковёр летнего, совсем не снежного леса. Никак не вписывающегося в месяц ноябрь и Дальний Восток, где он, Иван, находился. Оглянувшись назад и не обнаружив на месте привычного хвоста машины, у которой вместо оперения торчало несколько металлических фюзеляжных шпангоутов, он с силой вытянул из кабины вторую ногу. После чего, оттолкнувшись обеими, дёрнул кольцо на груди. Последнее, что он почувствовал - это резкий рывок вверх. И наступила пус-то-та....

Старшина и единственный обитатель дальней метеорологической станции Коновайло в душе являлся эстетом и сибаритом. Наверняка, если бы кто-нибудь сообщил ему об этом, нарвался бы в лучшем случае на непонимание. В худшем, окажись посмевший ляпнуть подобное равным по званию или ниже, непременно схлопотал бы по морде. За грубость и бескультурщину.

Тем не менее, всякий раз заступая на двухнедельную вахту, Арсений Иванович проводил тщательную инвентаризацию. Как то: делал вид, что проверяет радиоаппаратуру, придирчиво пересчитывал сухпай и требовательно обходил покосившуюся избу станции. Приговаривая в густые усы: 'тут поправить желательно, там подлатать... Эх, хозяина сюды надоть!.. Так, откудова...' Грустно постояв возле антенны и колупнув ногтем эмаль плювиометра, старшина мрачно сплёвывал сквозь зубы.

Впрочем, ничего латать и тем более поправлять он, разумеется, не собирался. И как только грузовичок со сменщиком скрывался за ближайшей сопкой... А местный пёс Трезор, в последний раз тявкнув вслед вонючей машине забирался в конуру у сортира, старшина немедленно ощущал прилив бодрости и духа. Душевный и волевой подъём его выражался в немедленном беге трусцой к ближайшему леску с лопатой в руках. И если бы какой-нибудь невесть как занесённый сюда японский диверсант, имеющий задание императорского разведштаба во что бы то ни стало выяснить быт и досуг именно станции 'Хвалынская' наблюдал подобное... Дюже подивился бы диверсант силе духа русского солдата: 'Только-только заступил на дежурство, а уже занимается спортом! Да ещё и с лопатой... Сильна же эта метеорологическая станция, не взять нам её...'. И разочарованный, уполз бы прочь, шёпотом ругаясь на японском.

А вот задержись мнимый диверсант в кустах и не уползай так быстро, имея выдержку и терпение... То с удивлением отметил бы в блокноте, что уже через несколько минут советский старшина всё той же трусцой возвращался обратно. Осторожно держа в руках непривычного вида спираль и некую бочкообразную металлическую ёмкость. Тогда, заинтересовавшись, возможно разведчик и остался бы шпионить до поздней ночи, удивлённо отмечая в записях странную активность единственного обитателя точки. Выражавшуюся в таскании большого количества вёдр воды и дров не по сезону в избу. А когда, пробравшись внутрь станции поздней ночью, решился бы глотнуть непонятного зелья, оставленного на столе, осторожно косясь на храпящего обитателя... Тут и настал бы конец поганому диверсанту. Ибо что русскому старшине хорошо, то японцу - смерть.

Помимо самогоноварения в служебное время, существовала у Коновайло и ещё одна слабость. В деревне Турий Рог, что лежала по соседству в нескольких верстах. Слабость эта носила имя Любка и испытывала острые ответные чувства к защитнику отечества, периодически навещая избранника сердца. Охотно совмещая с ним на пару слабость предыдущую...

– Лю-у-убка... Слышь?.. Слышь, грю, стерва?
– едва держась на ногах, Арсений Коновайло старательно пытался совместить в глазах две расползавшиеся в разные стороны шкалы гигрометра. Не добившись видимых результатов, попытался обхватить их руками, дабы свести в одну. Ибо слабости-слабостями, а снимать, и особливо фиксировать уровень влажности - задача первостепенная.

Дверь в станцию распахнулась, и на крыльце в облаках пара на миг появились арбузные, ничем не прикрытые телеса.

– Чё надо?

Сфокусировавшись на новом, а точнее, новых объектах, мозг Коновайло немедленно потерял нить событий. Разжавшиеся руки выпустили аппаратуру и старшина, потеряв точку опоры, едва не растянулся в сугробе. Служебный долг, впрочем, быстро взял своё, и, опёршись о столб гигрометра будто о посох, младший комсостав совершил над собой невероятное усилие. Выдав заплетающимся языком:

– Ведомость неси!..

– Хрен тебе!

Дверь недовольно захлопнулась. С тоской смерив взглядом протоптанную в снегу тропинку в жёлтых пятнах (Трезор старался на славу и метил, как мог), старшине взгрустнулось.

Постояв некоторое время в позе старца с посохом и отчаявшись, наконец, зафиксировать уровень влажности в районе измерений, старшина сделал несколько неуверенных шагов к дому. Как вдруг над головой послышался сперва далёкий, но быстро нарастающий звук моторов.

– Летуны опять...
– мрачно сплюнув, Коновайло сделал ещё один шаг. Сделал и резко остановился. Потому что в следующую секунду с неба раздался знакомый, слышанный им тысячи раз в окопах звук.

Даже находясь в таком вот состоянии, его память немедленно выбросила перед глазами слишком хорошо запомнившиеся бои на Первом Белорусском, в сорок четвёртом. Когда он, ефрейтор ещё Коновайло вместе во всей советской армией рвался в сторону Берлина. Отчаянно рвался по земле, в пехоте, а над головой каждый божий день сталкивалась в смертельных схватках авиация двух противоборствующих сторон... Издавая такие вот тарахтящие, несущие смерть врагу звуки.

'Та-та-та-та-та...'

Замерев на месте и задрав голову, Коновайло безуспешно старался разглядеть происходящее в густых облаках. Щурясь и кляня на чём свет грёбаный, шумящий в ушах самогон, сливающийся с гудением самолётов. Звук моторов со стрельбой раздавался уже где-то прямо над ним и старшина как смог приложил руку к глазам, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь... Приложил и охренел в ту же секунду.

Вынырнув из серой пелены, быстро снижаясь, прямо на него неслось... Неслось...

'Оранжевое чудище... Ё-моё...' - замерев в полном ступоре, Коновайло округлившимися зрачками следил за оранжевой хренью, имеющей голову и крылья. Которая, быстро приближаясь, направлялась по крутой глиссаде (этот термин он хорошо знал, ибо служил хоть и в метеорологии, но авиационной) прямиком в сторону станции.

Тоскливый вой Трезора, также наблюдавшего возле конуры снижение крылатой хрени мигом привёл его в чувство.