— Омолон, — сказал Зелемей, — езжай с возом в Якутск. Заедешь во двор приказного атамана, скажешь, Бибик заболел и велел тебе привезти государев товар. Свалишь мешки и воротишься.

— А как же грамота? Он же, наверно, её выбросил.

— Ты забыл, что мы в грамоте просили убрать Бибика. Убрали сами. Теперь пришлёт другого сборщика, может быть хорошего.

Долгонько Тяпкину со спутниками пришлось ждать ответа из Стамбула от султана, почитай, всю зиму просидели на Альме. Как ни утепляли сарай свой, всё равно мёрзли, дрогли. Зима не походила на московскую, то шёл дождь, то снег мокрый: и всё это с ветром, пронизывающим до костей.

Казаки слепили в сарае подобие печки, которая плохо горела, сильно дымила, съедала уйму хвороста, но не грела. Почти все по очереди переболели простудой. Особенно тяжело болел Никита Зотов, и Тяпкин опасался, что парень помрёт, уже раскаивался, что взял его с собой. Если б знал, что посольство затянется едва не на полгода, то не стал бы отнимать у царевича Петра его пестуна. Никита и сам иногда вздыхал невесело:

— Что-то там поделывает мой Пётр Лексееич, хошь бы глазком взглянуть.

«Неужто государь найдёт царевичу в учителя кого другого», — думал Тяпкин, но вслух не говорил этого, дабы не огорчать Никиту, напротив, обадривал:

— Что поделывает? Читает небось книжки, да тебя поминает и ждёт. Читать-то выучил?

— Читать давно выучил.

— Вот и славно. И есть ему дело. Небось книжки-то есть?

— Да есть. Я царице Наталье Кирилловне список составил, там очень много по истории Руси. Она всегда всё достаёт, что я прошу. Он ведь вельми любознательный, Пётр Лексееич-то, во всё вникает, кто да у кого, где да зачем? У меня иной раз мозоль на языке вскакивает. А то такое спросит, что я и слыхом не слыхал, а он сердится: «Ты дурак», — говорит.

В конце февраля воротился наконец гонец из Стамбула и Ахмет-ага вызвал к себе московских посланцев.

— Ну вот, господин Тяпкин, султан утвердил ваши условия. Читайте шертную грамоту и подписывайте. А ханское величество достойно проводит вас в обратный путь.

Тяпкин прочёл один раз шертную грамоту, другой, дал прочесть Никите Зотову.

— Ну?

— Так тут о Запорожье ни слова.

— И о свободном плавании по Днепру тоже опущено. Ахмет-ага, мы не можем подписывать шерть в таком виде.

— Как так не можете? — возмутился татарин. — Эта шерть утверждена самим султаном.

— Ну и что? Надо внести статьи о Запорожской Сечи, как было, и о плавании по Днепру. Султан мог не обратить на это внимания: что ему подсунули, то он и утвердил, а ваши чиновники исключили эти статьи.

— Вы что, приехали сюда наших государей учить? Да? — закричал Ахмет-ага. — Или по яме соскучились? Мы можем и без вас обойтись, пошлём с этой грамотой своих послов к царскому величеству, а вас в железы закуём и на каторгу.

— А что ты кричишь на нас, Ахмет-ага, — сказал спокойно Тяпкин. — Мы государевы люди и царского величества интерес блюдём. Давай я отправлю гонца в Москву. Позволит государь это подписывать, мы подпишем. Не.

даст согласия — не подпишем. Ты-то ведь тоже не вольный человек, тоже ведь в ханской и султанской воле.

— Хорошо, я доложу хану, — сказал Ахмет-ага тоном, не обещающим ничего хорошего. — Но вы добра не ждите.

Однако Мурад-Гирей, выслушав своего клеврета, не разделил его гнева на государевых людей.

— Ты зря кричал на них, Ахмет. Султан не менее царя заинтересован в перемирии. А шертная грамота что? Это ведь ещё не договор, но лишь клятва соблюдать определённые условия будущего договора. И Тяпкин прав, что статьи эти опустили, видимо, чиновники, не султан. Мне султан написал, чтоб я с честью их проводил, статьи их пригодны нам, а ты их опять ямой пугаешь. Зачем? Договор будет заключаться в Стамбуле, не у нас. Мы лишь посредники, Ахмет-ага, посредники. А ты кричишь на них, сам себя подарков лишаешь. А у них, я слышал, несколько мешков рухляди — соболи, куницы, песцы. С ними лаской надо ныне, а не таской, Ахмет, лаской.

— Кто ж знал, надо было предупредить меня.

— Вот теперь можешь и порадовать их. Передай, что четвёртого марта я их буду чествовать и домой отпускать. Для того вели вблизи Бахчисарая, в поле, поставить мой шатёр, там я и дам им напутствие. И чтоб на тебя они обиду не имели, ты будешь на них золотые халаты надевать, которые я им пожалую. Ты.

— Спасибо, великий хан, — поблагодарил Ахмет-ага, вполне оценив заботу хана о его авторитете перед русскими. Если ему будет доверено одевать московитов в дарёные халаты, разве не ответят они ему щедрым отдаром. Не зря у русских пословица есть: всякий дар красен отдаром.