Утром после завтрака братья утащили Риниэля тренироваться. Отец озабоченно крикнул им вслед, чтобы не переусердствовали и не перетрудили мышцы с непривычки. Лирг, вняв, предупредил Рина, чтобы немедленно сообщил, когда устанет. Тот пообещал, но про себя решил ни за что не сознаваться, чтобы не выглядеть слабаком, тем более, что ощупав его со всех сторон, будущие тренеры покачали вихрастыми головами и недоверчиво фыркнули, мол, хиловат ты, братец. Этого оказалось достаточно для того, чтобы Рин завелся, изо всех сил стараясь не подавать виду, что ему нелегко. Так хотелось, чтобы его зауважали, чтобы сравняться с драконами... Получалось не очень. Он ведь в прошлой своей жизни не то, чтобы голодал, но недоедал постоянно, за исключением редких праздничных приемов. И никакой физической подготовкой никогда не занимался, а все больше отсиживался в каком-нибудь уголке потемнее и понеприметнее. Братья же и выглядели вполне себе бугаями, и о недостатке пищи представления не имели даже теоретически, да и тренировались постоянно. Глупо было соревноваться с ними, но Рин стискивал зубы и шел напролом, не обращая внимания на искры из глаз, резь в груди, звон в ушах и выскакивающее из ребер сердце. Казалось, еще мгновение, и он рухнет без чувств, но он держался на одном лишь упрямстве и воле - том, что всю его короткую жизнь давало ему силы выстоять и не сломаться, несмотря на все издевательства, ненависть и презрение дядюшки и его прихвостней. Он уже почти ничего не видел от заливавшего глаза пота и мутной пелены, но каким-то чудом не падал, пока по ушам не хлестнул громогласный и гневный крик отца:

– Стоп!!! Вы что, идиоты, все трое? Немедленно прекратить! Недоумки безмозглые, что же вы творите?! Он же теперь неделю с постели встать не сможет! Я же предупреждал, чтобы были осторожнее, а вы? А ты сам-то язык проглотил, что ли? Почему не сказал, что выдохся? Повыпендриваться захотелось, да? Показать, как ты крут? Вот теперь почувствуешь всю прелесть своего геройства, когда будешь лежать пластом и даже до сортира доползти не сможешь!

Рин сжался и заледенел. Вот это было привычно и знакомо, и только так и могло быть в его жизни. А он-то, дурак, губу раскатал! Поверил в любовь и заботу, ха-ха! Так ему и надо, олуху. Расслабился, расплылся, вот и получил под дых в самую сердцевину. Надо уже понять наконец и зарубить на носу, что всю жизнь на него будут орать и обзывать всякими обидными словами. Что дядюшка, что вот теперь "отец" этот липовый... Да ведь с самого начала ясно было - он тут лишний, навязанный королем, и теперь с ним приходится возиться, нянчиться, да еще графство свое кровное предстоит отдавать! А то, что герцог и на своих сыновей кричит, так это так, не по-настоящему, ведь неприлично как-то только на чужака обрушиваться...

Герцог грозно взглянул на Риниэля и вдруг осекся на полуслове. Что же он наделал, кретин! Испугался до потери самообладания и не сдержался, не подумав, как сын этот поток ругани воспримет! Для него же только такое поведение по отношению к нему и было обычным всю жизнь! И означает оно для него только одно - что он опять бесправен... И с таким трудом зарождавшееся доверие в единый миг рухнуло, погребенное под его воплями. А долгожданная, робко и недоверчиво расцветшая было на лице мальчика улыбка, умерла и не вернется! Думай, придурок! Если сейчас не исправить, то это навсегда! И Темрен решился сделать то, что запрещалось категорически. Но лучше преступить закон, чем потерять сына. Он готов отвечать потом за нарушение этики, но не готов видеть этот мертвый взгляд на застывшем лице. Одной рукой он схватил Рина за плечи, разворачивая к себе, второй поднял его подбородок и приказал:

– Смотри мне в глаза!

Из послушно поднятых глаз на него взглянула пустота Вневременья. И затаив дыхание, всей немалой силой драконьей ментальной магии он ударил по этой пустоте своим отчаянием и болью, безумным чувством вины и сострадания, страхом потери и бесконечностью любви. Отпустил весь ужас, разрывавший его грудь, разрешил влиться в эти, вдруг расширившиеся зрачки. Риниэль судорожно дернулся, задрожал, вцепился в его плечи и, зарыдав, обмяк в его руках, вжавшись лицом в грудь герцога. Тот с облегчением выдохнул, стиснул трясущееся, захлебывающееся слезами худенькое тело, стал гладить его по спине, шепча:

– Плачь, сынок, плачь, родной. Это правильно - плакать. Это не стыдно. И показать свою слабость не стыдно. Не стыдно сказать, что устал, что трудно, что больно. Чужим не надо, но мы правда свои, ты - наша жизнь, наша радость. Плачь, солнышко мое! Пусть вся эта черная безнадежность вытечет из тебя. Все неверие и недоверие, все одиночество и ненужность. Потому что ты наш, и мы тебя не отдадим. Я лучше сам сдохну от отчаяния, но тебя ему не отдам!

Наконец слезы кончились, а может, не слезы, а силы. Но Рин так и стоял, уткнувшись в мокрую, теплую и такую надежную грудь. Герцог поднял взгляд на застывших в ужасе старших.

– Рини, маленький, тебе так больно, да?, - всхлипывая прошептал Освен, - Лирг, мы действительно тупые дебилы!

– Это я во всем виноват, - отчаянно вскрикнул Лирг, - я должен был понять, что ты ни за что не признаешься, что больше не можешь! А я понадеялся, потому что осел, а не старший брат! Какой из меня совершеннолетний, я же даже в чувствах собственного маленького братика разобраться не смог!

– Если кто и виноват, то это я, - отрезал Темрен, - я не должен был вас отпускать одних. Но уж как вышло, так вышло, теперь это не изменить, будет нам всем наукой на будущее.

– Но что же делать-то? Рини же больно!

– Ну-ка, сбегайте быстро и позовите массажистов, двоих сразу. Пусть идут к бассейну, я туда отнесу нашего пострадавшего. Надо расслабить, разжать его сведенные мышцы. Придется потерпеть, малыш - от массажа сперва станет еще больнее, тут уж ничего не поделать.

Было действительно очень больно. Массажисты мяли, сжимали и крутили его многострадальное тело, а он орал в голос, не имея сил и желания сдерживаться. Братья сидели с двух сторон от него, жалобно всхлипывая от каждого его стона, и все норовили погладить его, просовываясь между руками массажистов и явно мешая им. Те только усмехались, качая головами. И все время на голове его лежала сильная и ласковая рука отца... отца? да, отца, теперь уже без вопросов и навсегда!

Он провалялся в постели три дня, в первый из них, как и предсказывал отец, не мог дойти даже до туалета. Братья сидели возле него безвылазно, горестно причитая, таскали ему судно и, каясь, обзывали сами себя все более гадкими словами. Он попытался было встрясть, что сам виноват, так ему и надо, но это вызвало еще более дикий всплеск самобичевания: их маленький братик безоговорочно безгрешен, во всем прав и не должен их оправдывать! Это они такие-сякие... и самообличение заходило на очередной виток. Замолкали они, только когда приходил отец. Он деловито щупал Риниэля, спрашивал, где болит, переворачивал его на другой бок, подкладывал подушки, учил раслаблять все мышцы так, что их перестаешь чувствовать, как во Вневременье. Гладил по голове, улыбался и обнадеживал, что все будет в порядке, он поправится и еще достигнет невиданных успехов. Но надолго задерживаться герцог не мог, его ждали дела, и после его ухода стоило Рину вскрикнуть или поморщиться, как все немедленно возвращалось на круги своя. Потом появлялась герцогиня и тут же энергично прекращала этот дурдом.