Умом я понимала, что они скорей всего не знали ни один из этих языков и что переговоры все равно зашли бы в тупик. Но, может быть, если бы я снова припустила от них изо всех оставшихся сил прочь, после всего, что произошло с крокодилом, им не захотелось бы опять меня преследовать и они плюнули бы на такую как я, оставив на съедение лесным обитателям этих земель.

Но тогда я была далека от побега. Я рыдала сквозь смех и смеялась сквозь слезы и щупала их шкуры, угрожая им неведомым Гринписом. Я говорила им: всё, пошутили и хватит, доставайте джинсы и кроссовки, снимайте эти блохастые шкуры, пожранные молью, ну и помойтесь, чего уж там. От крокодила несло меньше, чем от них.

Я, впрочем, тоже пахла не цветущим лугом. Руки, живот и ноги - все, чем я касалась склизкой чешуи, - теперь покрывала высохшая смердящая пленка. Так что по части запахов я не только сошла за свою, но и переплюнула, пожалуй, их всех разом. Может быть, поэтому они и посадили меня на привале в стороне от остальных. Своё-то не пахнет.

Когда меня связали и поставили во главе пленниц, мы двинулись на запад, прочь от берега Спящих Драконов, в сторону заходящего солнца, и я испытала несказанное облегчение, что хотя бы стороны света здесь остались неизменными.

Мы. Да, теперь я была частью этого общества, как ни крути.

По мере того, как мы двигались вперед, я поняла, почему оказалась во главе - шагать связанной наравне с остальными было невероятно сложно. Если бы я оказалась в центре, то падала бы через шаг, как это произошло на пляже тысячу лет тому назад.

Я бы задерживала их. Они предвидели это.

В знакомом мне океане не существовало такой песчаной отмели, словно водорез, прорезавшей водную гладь широкой автомагистралью до горизонта. И она шла не параллельно берегу, наоборот, стрелой уходила вглубь, словно разделяя воду на два огромных бассейна.

Мы направились вглубь океана.

Именно эту полосу суши я и увидела в самый первый миг. И именно сюда направлялись охотники, когда я только приметила их, выходящих из зарослей, и если бы чайки не выдали меня, они прекрасно пересекли бы берег со своим гаремом на привязи и прошли бы мимо. Я не знала и вряд ли узнаю, был ли это тот прежний, знакомый мне Атлантический океан, на берег которого я так опрометчиво приехала на велосипеде с бутылкой французского вина?

Непроходимые леса остались позади нас, среди макушек которых не разглядеть ни одного телеграфного столба с проводами. Предположительно, это и есть берег испанского острова, на котором мне не посчастливилось найти глиняный осколок. Но если течение времени нарушилось и обернулось вспять, то и пространство не обязано оставаться в прежнем виде. Я могла оказаться где угодно.

Я плохо помнила дорогу от берега до этого места, назначенного привалом на ночлег. Мысли путались от шока, страха и стресса. Болели разодранные от падения на камни колени и локти, ныло после бега травмированное колено. Одно хорошо - щебенка, как и пляж, остались позади, и весь путь по насыпи под ногами был мягкий белый песок. Но сейчас, к вечеру, ступни все равно с непривычки сильно болели.

На горизонте не было видно земли, но вряд ли мои спутники движутся наугад и не знают, что их ждет в конце пути и вообще когда этот путь кончится. У них были с собой раскаленные угли, вероятно, прихваченные с прошлого привала, и у них, должно быть, имеется запас пищи. Ее я, правда, еще не видела. Если пищи мало, то либо мы близки к цели, либо они рассчитывают пополнить запасы провизии по дороге, что тоже не исключено, и тогда неизвестно, насколько долгим окажется это путешествие. Может быть, это кочевое племя и они просто идут, куда глаза глядят, а может быть, нет.

Ни у бородатых праотцов, ни у всклокоченных праматерей обуви не было. Их натруженные ступни сильно напоминали ноги хоббитов, но их нельзя было назвать коротышками. Поначалу я не обратила внимания на их рост, но теперь, когда они суетились вокруг меня, занятые ежевечерними ритуалами, а мне, связанной по рукам и ногам, только и оставалось, что наблюдать, я заметила, что никто из них, даже женщины, не уступали мне в росте. А ведь в новейшей истории мой рост считался выше среднего. Гораздо выше среднего.

Когда тьма буквально обрушилась с небес на землю, минуя вечерние сумерки, Одуванчик объявил привал. Меня усадили в сторону от всех остальных, одна из девушек достала травяную клеть и принялась разводить костер, поглядывая на меня краем глаза.

Уравнение с кучей неизвестных ей разгадать было не по силам. Костер занялся, дольше пялиться на меня она не могла, не было отговорок, поэтому она отошла к остальным пленницам, которые, из заплечных котомок, эдаких витых из лозы рюкзаков, доставали пожухлые цветы и чахлые букетики и раскладывали на плоских прибрежных камнях, выбеленных солнцем и солью. Девушек развязали, как только мы устроились на привал. Я насчитала десять девушек.

Мужчин видно не было, но где прятаться на этом прямом и гладком тракте, уму не приложу. Если девушек развязали и оставили одних, значит... доверяют? Или просто знают и те, и другие, что бежать некуда? Ведь если они связывают женщин днем, значит, они не следуют за ними по доброй воле?

Все женщины были молоды и примерно одного возраста, но сколько именно им лет, я судить не бралась. Ни одна из них не была морщинистой старухой, это точно. Впрочем, они сами, скорей всего, не знали своего точного возраста. Хотя, может, первобытные люди вели какой-то счет прожитым годам.