Их портреты я неоднократно видела в исторических книгах Питера. Это же, черт возьми, неандертальцы!

О, Небо, ты серьёзно?

Из деревянной клетки, заткнутой зелеными листьями, лохматая девушка вытряхнула раскаленные угли в собранный с таким трудом на песчаной отмели хворост. Иссушенный солнцем и солью плавник занялся сразу.

Делая вид, что все еще занимается костром, перекладывая горящие тростинки с одного места на другое, хотя в этом никакой нужды не было, закутанная в шкуру девушка покосилась в мою сторону. Янтарные блики костра сверкнули в глубоко посаженных глазах, скрытых вуалью всклокоченных волос, а губы сжались. Она думала. Она оценивала и старалась понять то, что понять ей в принципе было не по силам - что это за одежда на мне, почему мои волосы иного цвета, чем у всех пленниц и их надсмотрщиков, и почему, вероятно, моя кожа цвета бледной поганки, а не расплавленной меди. Хотя про медь она вряд ли знала. Да и про поганки тоже. Короче, ей было о чем подумать и мыслительный процесс тяжелой печатью исказил ее лицо.

Мне проще было сказать, чего они знать не должны, чем то, какими могут быть их настоящие знания.

Моя инаковость не спасла меня от безрадостной женской участи, которой я тщетно пыталась избежать. Мои лодыжки и запястья стягивали плетенные из зеленых лиан веревки. Растительные волокна одуряюще пахли скошенным лугом. На этом романтика момента заканчивалась.

Других пленниц на ночном привале охотники освободили, но не меня. Их можно понять. Заморского бледнокожего демона, или уж кем я там им представлялась, лучше держать в узде, вдруг еще чего учудит. Хотя на привале они могли бы и меня развязать. При всем моем желании - бежать было некуда. И не только из-за гипотетических прибрежных крокодилов.

Нам удалось оторваться от крокодила. И не потому, что мы быстро бегали, один крокодилий шаг равнялся дюжине наших шагов. Просто крокодил оказался... крокодилихой.

Она гналась за нами, как мне казалось, целую вечность и на моей памяти не было еще ничего ужаснее того грохота и дрожи земли под ногами. Береговые камни ожили и прыгали на уровне моих глаз. Одним только разъяренным извивающимся хвостом мама-крокодил подняла песочную бурю.

А мы все так же бежали по прямой, мимо стены леса, и я давно уже попрощалась с жизнью. Всему есть предел, и я свой исчерпала.

Мы нагнали пленниц и охранников, оставленных на страже. Впрочем, о наших приключениях им стало известно гораздо раньше нашего прибытия - по соответствующим звукам. И они успели подготовиться.

Пленницы и стражники встречали нас стеной огня.

Тигр перелетел через нее. Я, видимо, тоже, иначе как бы я оказалась с той стороны разделенного надвое пляжа, но сам героический прыжок стерся из моей памяти. Должно быть, от сильных ожогов меня спасла только крепкая джинсовая ткань. В обычной жизни я не давала фору в прыжках с шестом или без него.

Рептилия загодя остановилась. Повела острой мордой из стороны в сторону, словно оценивая стоят ли несчастные двуногие дополнительных усилий. Она могла избежать огня, погрузившись в океан. Но вместо этого она, крехтя и громыхая, как грузовик на ухабах, развернулась и потопала обратно.

Даже в дрожащем от пламени костра воздухе хорошо просматривались фиолетовые яйца, наполовину закопанные в песочных барханах пляжа. К ним-то чешуйчатая наседка и направилась по останкам медуз. Может, у медуз тоже был брачный период, после которого они дружно выбрасывались на берег, как знакомые мне лососи, а может быть, совсем недавно прошел шторм и это девятый вал был повинен в их массовом захоронении. Я вряд ли узнаю правду.

Когда стало ясно, что крокодилья угроза миновала, я снова взглянула на своих спасителей.

Один из них, про себя я нарекла его Одуванчиком из-за внушительного тюрбана из волос на голове, выступил вперед и что-то пролаял, точнее и не скажешь. Разумеется, я не поняла Одуванчика, но он, кажется, и не меня спрашивал. Все пятеро стражников не сводили с меня глаз, но сдержанно переговаривались между собой, словно опасались, что какое-то слово ненароком окажется мне знакомым и выдаст их план с головой. Девушки сбились в кучу и испуганно молчали. Тихо потрескивала, догорая, стена огня.

После того, как они закончили тактическое обсуждение, третий справа, уже хорошо известный мне абориген, любитель сов со шрамированной белыми полосами темной кожей, за что я и прозвала его Тигром, откашлялся, совсем как делали это мои современники, и обратился ко мне несколько иначе, насколько мне показалось.

Говорил Тигр неуверенно, как говорят на иностранном языке. Очевидно, предполагалось, что я могу знать хотя бы это наречие.

Под их немигающими взглядами, в окружении таких же едва одетых, как они сами, лохматых, грязных девушек, которых они охраняли, я расхохоталась в голос. Нервы.

Раньше я впадала в панику, завидев паучка. Стоит ли удивляться, что хищные чайки, ожившие вымершие рептилии, спящие среди дохлых медуз, и встреча с доисторическими прадедушками окончательно подорвали мою хрупкую психику?

И вот так, пока меня связывали и брали в плен, я хохотала до слез и несла какую-то околесицу и потому не предприняла ни единой попытки к бегству.

Они вязали узлы, а я хохотала. Теперь, в сгущавшейся вечерней мгле, я понимала, что нельзя было позволять пережитому стрессу брать вверх над разумом. Нужно было перебрать все знакомые мне языки, а я немало знала их. Сказывалось обучение в школе для иностранцев. Мой арабский был беглым, французский и испанский поверхностными, русский родным, а английский почти как второй родной.