Прощание должно быть светлым.

– Вы грустны, – обратился к ней герцог, стоило им закончить обходить круг и оказаться лицом к лицу. Партнеры переменились местами, проскальзывая спина к спине в полушаге друг от друга и вновь вернули прямой зрительный контакт. Стараясь все так же непринужденно легко улыбаться, Катерина качнула головой:

– Ничуть.

И вновь проплыла мимо, чтобы после новой смены мест присесть в неглубоком реверансе, изящно поводя рукой перед собой, и радуясь, что в этом танце не было места длительному контакту тел (исключая частые контакты рук), который бы позволил её внимательному – даже если он это скрывал за маской ребячества и беспечности – кавалеру допытаться до причин её тоски.

Впрочем, он наверняка догадывался.

И Катерина была готова поблагодарить его за то, что даже когда её тонкие пальцы оказались в теплых ладонях для очередных па лицом к лицу, он не стал больше расспрашивать её о причинах печали в глазах. Вместо того герцог заговорщицки понизил голос – ровно настолько, чтобы его слова еще долетали до его дамы, но для остальных заглушались музыкой – и посоветовал обратить внимание на пару по правую руку. Несмотря на довольно быстрый темп мазурки и необходимость постоянно сменять фигуры танца, Катерина умудрилась последовать этой рекомендации и спустя мгновение улыбнулась, приметив Великого князя Александра Александровича, вышедшего в круг явно по просьбе Марии Мещерской – сам он к танцам особой любви не питал.

На фоне высокой и тонкой Марии он смотрелся слишком грузным, а её легкие шаги делали не лучший контраст его некоторой неуклюжести, но улыбку Катерины вызвало даже не это, а то, с каким усилием Великий князь старался показать наслаждение мазуркой, когда в действительности если чем и наслаждался, то лишь обществом фрейлины своей матери.

Вряд ли он питал к ней романтический интерес, но то, что он во многом выделял Марию из прочих и испытывал к ней крепкую эмоциональную привязанность, сомнений не вызывало.

Герцог Лейхтенбергский с интересом наблюдал за сменой настроения на лице кружащейся под его рукой княжны: теперь её улыбка выглядела куда более искренней, и даже глаза, казалось, посветлели, стоило ей увидеть танцующего Великого князя. Правда, следом в поле зрения попал цесаревич – это герцогу было ясно даже без взгляда в ту же сторону – и вновь что-то неуловимо переломилось.

Те несколько дней, что он был с ней знаком, позволили увидеть в Катерине натуру эмоциональную, но заключенную в кандалы общественного мнения и отравленную смешавшимися с молоком матери понятиями долга. Стоит сразу пояснить – он не поощрял бесстыдное поведение некоторых светских барышень, что открыто предлагали себя мужчинам, чье состояние и положение казалось им хоть сколько-нибудь значимым, однако для своего юного возраста, коему свойственны порывистость, живость, опрометчивость, Катерина была излишне сдержана. Словно бы в действительности ей было отнюдь не двадцать, а значительно больше, и эти прожитые слишком рано годы оставили свой тяжелый отпечаток.

Даже сейчас, танцуя с ним, она будто бы не испытывала полного удовольствия. И не из-за его общества – герцог мог поручиться, что Катерина действительно расположена к нему и не выдавливает из себя радушие во время беседы или даже простого приветствия. А просто потому, что ей не по силам даже ненадолго забыть, как и что она должна мыслить, чувствовать, делать, находясь в подобном высокопоставленном обществе.

Она словно была отражением его царственного кузена – Николай, возможно, даже в большей мере утонул в этих понятиях долга и чести. И точно так же казался значительно старше своего возраста. Впрочем, у него это выражалось не только в поведении, но и в мышлении.

Не потому ли они оказались так близки?

О том, что происходит между Наследником Престола и очаровательной фрейлиной, герцог догадался лишь с подачи старшей сестры, кажется, заприметившей это еще в первый день их пребывания в Царском Селе. И стоило присмотреться повнимательнее, как все то, что терзало его любопытство, вставало на свои места, уверяя: действительно, так все и было.

И в отличие от Саши, выведенного mademoiselle Мещерской в круг танцующих, который пока еще был охвачен лишь дружеской симпатией к барышне, но после, если это разовьется в романтическое чувство, определенно признается ей – пусть неуклюже, пусть даже грубовато, но честно, Никса будет молчать. Как будет молчать и его избранница.

Молчать и подавлять то, чего быть не должно.

Почтительно кланяясь своей даме, стоило Шопену стихнуть, и принимая ответный реверанс, герцог подал ей руку, дабы сопроводить на ужин. Но прежде отнял у нее еще несколько минут, проведенных в непринужденной беседе – прежде чем заприметить цесаревича, взглядом прожигающего веселящегося от одного его вида кузена.

Герцог не стремился вызвать его ревность, не имея никаких видов на княжну, но видеть Никсу таким было крайне забавно. А забавы Николай Максимилианович любил.

Нарочно склоняясь к Катерине чуть ближе, чтобы следующую фразу произнести тише и, со стороны, интимнее, он уже пытался угадать, какой из вариантов развития событий последует за этим. Увы, тот, что ожидался сильнее всего и одновременно с тем был скучнее:

– В конце вечера надо бы узнать, кому барышни благоволили больше – тебе или Алексею, – прокомментировал приблизившийся цесаревич, обращаясь к кузену. Сказано это было с явным сарказмом, но без какого бы то ни было неудовольствия, что оказалось тщательно запрятано. Герцог усмехнулся: