– Мы думаем завтра катания устроить, – вдруг произнесла Евгения Максимилиановна, когда Катерина уже намеревалась покинуть тех, в чьем обществе провела последние часы. – Составите нам компанию, Катрин?

Та помедлила, прежде чем ответить: взгляд её невольно скользнул по нарочно старающемуся не смотреть на нее Николаю. И хотя бы за это она была ему благодарна.

– С превеликим удовольствием, Ваше Высочество, – выдавив из себя слабую улыбку, она присела в быстром книксене и тихо покинула зал.

В конце концов, в этом не было ничего дурного.

Комментарий к Глава семнадцатая. Оттают мечты, погибшие в лютый мороз

* приведено реальное письмо Александра к сыну, полученное оным примерно за неделю до отъезда.

** подразумевалось «Возьми назад тот нежный взгляд» Лермонтова, строки от мужского лица заменены на строки от женского соответственно.

*** двадцать одна роза означала вечную любовь.

Глава сравнительно короткая, легкая, значение имеет больше атмосферно, нежели сюжетно. И, возможно, даже неспроста она выпала на юбилей работы – 2 года с начала публикации, 3,5 года с момента задумки всего этого уже-совсем-не-сказочного произведения. Простое мое «спасибо» и отписывающимся (как сюда, так и в ЛС), и молчащим, и выходящим сюда из поисковиков. Работа в любом случае получит свой финал, но ваша поддержка для меня многое значит.

========== Глава восемнадцатая. Шлейф бесследно тающих мгновений ==========

Российская Империя, Царское Село, год 1864, июнь, 6.

Те дни, что сменяли друг друга в начале лета со стремительностью речного потока, близящегося к водопаду, сливались в единую картину безмятежности и спокойствия, заслонивших внутреннее напряжение. Тихие рассветы, утопленные в молочном тумане, пронизанном золотом лучей восходящего солнца, где так отрадно было неспешно бродить по парковым аллеям, порой нарушая тишину раннего утра легкими беседами без сколько-нибудь значимых тем. Завтраки в висячем садике, среди распускающихся цветов, чей запах окутывал сладким облаком и расслаблял каждую клеточку, зачастую сопровождающиеся показом какого-нибудь водевиля, поставленного почти спонтанно. После полудня – прогулки верхом по окрестностям Царского Села, зачастую оканчивающиеся скачками, где победа почти всегда оказывалась в руках Евгении Максимилиановны, безупречно держащейся в седле; а после – чаепития на траве, словно бы у каких-нибудь крестьянских детей, сбежавших в лесок с маменькиным самоваром и туеском, полным ягод, да еще и взятыми тайком с кухни пирожками. Они ведь в действительности почти втайне от слуг устраивали эти пикники, отказавшись от «гофмаршальских приготовлений», как это называл цесаревич, будто пытаясь отринуть свой высокий статус и необходимость делать все по уставу.

А вечером собирались в малой столовой, наслаждаясь ужином под пение кого-нибудь из фрейлин – позже обязательно исполнить итальянский романс вызывался кто-нибудь из юных Лейхтенбергских герцогинь, активно подначивающих и Катерину, уже и не надеющуюся, что её перфоманс, вынужденный глупой игрой, забудут. К счастью, её не раз выручал Александр Александрович, внезапно обнаруживший в себе тягу к музыке – впрочем, он с таким же упоением присоединялся к кузинам, самозабвенно распевающим во время верховых прогулок. Он и сам прекрасно чувствовал, что таланта не имеет, но харизма самого Великого князя и наслаждение, читающееся на его лице в те моменты, покрывали все, принося немало веселых минут собравшимся.

К ночи же, когда солнце гасло, уступая власть над небосводом круглолицей луне, окруженной свитой маленьких звездочек, порой стыдливо прячущихся за воздушными одеялами облаков, те же счастливые голоса раздавались уже на колеблющимися водами большого озера, по которым скользили узкие лодочки. Бледно-молочное лунное сияние, серебрящее темную гладь, сплеталось с разноцветным светом, исходящим от китайских фонариков, и в эти мгновения казалось, что волшебная ночь никогда не кончится.

Или же им просто этого отчаянно хотелось.

Только ничто не могло быть вечным. И осознание близости жестокого конца уже тянуло свои липкие холодные пальцы, сжимая судорожно стучащее сердце. Катерину пробивал озноб, и как бы она ни старалась плотнее укутаться в шаль, ничто не могло унять дрожи. Впрочем, быть может, тому виной ночная прохлада, ласкающая плечи, оголенные в силу фасона бального платья.

Спрятанный за березами зал на острову Большого пруда представлял собой небольшой – по дворцовым меркам – четырехугольный белокаменный павильон с зеленой черепицей и восьмью полуциркульными узкими окнами. Особых архитектурных излишеств как изнутри, так и снаружи он был лишен, на фоне Главного дворца выглядел совершенно непримечательным. Рядом расположилась маленькая пристройка – кухня, в которой редко готовили, в основном лишь разогревая привезенные блюда. Использовался зал редко, преимущественно для концертов или танцевальных вечеров, которые по своему размаху были меньше больших дворцовых балов. Одним из таких стал сегодняшний прощальный вечер для одного из герцогов Лейхтенбергских, хотя Николаю, которому и принадлежала идея, казалось, что это прощание и для него.

Письмо, присланное отцом, словно бы оказалось точкой для обратно отсчета, и теперь каждый последующий день становился особенно ценен.

Лично переправив всех дам, среди которых были не только фрейлины, оставшиеся в Царском Селе после отъезда Императорской четы, но и представительницы известных фамилий, приближенные ко Двору, со своими дочерьми, Николай с незначительным опозданием на правах хозяина открыл вечер вальсом, еще утром с огромным усилием уговорив Катерину оказать ему в этом честь. То, что она не сразу согласится, даже не вызывало сомнений – она всячески старалась не демонстрировать в обществе своих близких отношений с Наследником Престола. Несмотря на то, что сегодня среди собравшихся мало кто бы решил осудить их совместный танец – разве что некоторые барышни бы начали сплетничать, но это вряд ли кого волновало, – Катерина долго отказывалась, предлагая вместо нее ангажировать любую из юных Лейхтенбергских герцогинь.

Однако не ей одной было свойственно упрямство, и потому после получаса уговоров и одной маленькой сделки согласие все же было получено.

Небольшой зал, выкрашенный желтой охрой и украшенный лишь затейливыми барельефами под потолком, колоннами искусственного мрамора да трофеями под лепную работу на потолке, сменившими картины Каварнеги, был совершенно непохож на блистательный Николаевский. И чувства, что охватили выходящую об руку с цесаревичем в самый центр Катерину, разительно отличались от тех, что владели ей в апреле, на торжестве по случаю годовщины браковенчания Императорской четы. Она ощущала на себе все эти взгляды – удивленные, восхищенные, презрительные, завистливые, равнодушные; ощущала и в то же время была под надежной защитой, что никому не под силу разрушить. Узкую кисть в белой перчатке крепко, бережно держали теплые пальцы, обтянутые такой же слепяще-белой мягкой идеально выделанной кожей, и несмотря на эти преграды прикосновение ощущалось так, словно бы их и не было. И вверх по руке, доходя до самого сердца, что так безнадежно о чем-то просило, растекалось тепло, заполняя вены вместо крови.