– Мы обещались выходить замуж по старшинству.

– Тебя больше не должно заботить это обещание, – обронила Ирина, вновь будто забираясь в ледяной панцирь: таким холодом повеяло от её фигуры.

– Клятвы, данные перед образами, нарушать нельзя, – покачала головой Катерина, в упор смотря на сестру. – Не по такой незначительной причине.

– Незначительной? – горечь и злость, пропитавшие одно-единственное слово, могли бы убить за считанные секунды, будь они ядом. – Я теперь абсолютная калека, Катя, ты это понимаешь? – возвращая сестре её пристальный взгляд, медленно произнесла Ирина.

К чести Катерины, минутную борьбу она выдержала, не опустив глаз и даже не изменившись в лице.

– Только это ничуть не смутило барона.

– С чего ты взяла? – теперь уже фразы были облачены в покрывало горечи и усталости; дышать стало легче.

– Я говорила с ним.

Не было слышно даже дыхания – в спальне повисла тяжелым пологом тишина. Четыре простых слова остановили время и, казалось, обратили все в ничто. Ирина все так же смотрела на сестру, но теперь каким-то беспомощным взглядом, в котором сложно было явно определить хоть одну эмоцию, но, по крайней мере, там не читалось ненависти – это уже дарило определенную надежду.

– Зачем?.. – почти одними губами, тише, чем шелест листьев при слабом ветре.

Катерина сглотнула, прежде чем объясниться:

– Он испытывает к тебе сильные чувства. Маменька рассказала мне, что он пытался добиться свидания с тобой еще в первые дни после… той трагедии, – она невольно начала прокручивать помолвочное кольцо на пальце, – но только увидев его на второй день своего приезда я поняла, что им двигало. Если бы он мог, он бы занял твое место. Его страдания не меньше твоих: отдать кому-то свое сердце – то же, что и остаться без ног или рук, только во сто крат хуже. Не мне судить тебя, не мне говорить тебе, как жить – это тебе стоит давать советы нам с Ольгой. Но ты не представляешь, каким счастьем тебя одарил Всевышний – ты любима, и любима искренне и горячо. Возможно, так, как больше никогда не будешь. Не отталкивай его, – уже почти шепотом попросила Катерина, обхватывая себя руками, – позволь вам обоим шанс.

Все то время, что сестра медленно, словно выискивая каждое слово в океанской пучине, говорила, Ирина не сводила с нее глаз. И не от того, что именно слетало с этих сухих губ – за фразами, обращенными к ней, крылось что-то еще. Болезненное. Убивающее. И эти худощавые пальцы, которые с такой легкостью поворачивали грозящееся упасть кольцо, выдавали внутреннюю тревогу.

«…отдать кому-то свое сердце – то же, что и остаться без ног или рук…»

– Кому отдала свое сердце ты?

Вопрос слетел с бескровных губ еще до того, как прозвучал в голове. Судорожный вздох стал негласным подтверждением – читать сестру между строк она не разучилась. Осознавая, что ответа не получит (да и едва ли она его ждала, в действительности не намеренная вслух спрашивать об этом), Ирина бросила взгляд на едва мерцающий прозрачный камень на золотом ободке: кольцо, что так и не сняла.

Не надеялась на что-то – просто пыталась сберечь это единственное воспоминание о несбывшемся, потерянных мечтах и улыбках. Ночами прижимала к израненным губам и чувствовала соленый вкус собственных слез на идеально ограненном бриллианте. Молила, чтобы барон не потребовал обратно кольцо, хоть и понимала – он имеет полное право. Прочие подарки едва ли её интересовали, но в этом украшении будто собралось все дорогое сердцу, что хотелось сохранить, какую бы боль оно ни причиняло.

Радужный перелив перетек с одной грани на другую, стоило едва шевельнуть рукой.

Возвращая взгляд все так же смотрящей на нее сестре, Ирина разомкнула пересохшие губы:

– Я поговорю с ним.

***

Дания, Копенгаген, год 1864, сентябрь, 16.

С официальным объявлением о помолвке средней дочери датского короля и Наследника Российского Престола медлить не стали: королева Луиза, похоже, и впрямь имела отменный слух, поскольку уже в момент, когда Николай и Дагмар подошли к ней, на лице её сияла довольная улыбка. Спустя же несколько минут они уже принимали поздравления от королевской четы. Прогулка, как и ожидалось, была тут же завершена, а по прибытию во дворец королева спешно начала отдавать распоряжения по приготовлению праздничного обеда, после которого должен был состояться бал. Все делали в таком темпе, что Николай в очередной раз поразился какой-то одержимости будущей родственницы идеей о союзе Дании с Россией: дома бы торжество планировали недели две, тщательно следя за подготовкой каждой мелочи.

Впрочем, лучше ему пройти через все это сейчас и спокойно выдохнуть, нежели находиться в состоянии бесконечного ожидания чего-то. Пусть уж эта пара недель, что ему предстоит прожить в Фреденсборге, будет тихой.

Даже не верилось, что главная цель, с которой он был отправлен в европейский вояж, достигнута, и теперь он может, после недолгого визита в Италию, всерьез думать о возвращении на родину. При одной только мысли об этом все внутри охватывал трепет – еще немного, и перед его глазами вновь замелькают дорогие сердцу пейзажи.

Не то чтобы ему не нравилась Европа – в ней было свое очарование, бесспорно, – но никогда бы он не пожелал надолго оставить Россию.

На миг подумалось, что ему несказанно повезло родиться не принцессой, которая совсем не вольна выбирать, какая страна станет ей домом: все царские дочери переходили в Европейские Дома, и лишь в редких случаях кто-то из иностранных принцев соглашался перейти в православие и в семью супруги. Так когда-то сделал герцог Лейхтенбергский, муж Марии Николаевны, до самой смерти проживший в России. Но большинство же считало это недопустимым. Мнением принцесс же никто не интересовался: если родители решили вопрос обручения, смена веры и отечества подразумевались априори.