— Дубинку у него, конечно, забрали, — сообщила полненькая женщина. И, кивнув на женщину с кудряшками, с удовольствием добавила: — Потом Эмелина этой дубинкой ему по голове настучала: чтоб не замахивался на леди.

— Зачем вам винные подвалы? — изумилась Юлька.

— Если политики нас не слышат, удар надо наносить по тому, что эти господа особенно ценят, — провозгласила Эмелина. — Сейчас мы идем уродовать площадки для гольфа. Не хотите присоединиться?

— Спасибо за приглашение, — отказалась Юлька. — У меня на руках: двое раненых мужчин. Не знаете, где их можно подлечить?

Сурово посмотрев на исподлобья взиравшего на нее Джокера и обхватившего руками голову полицейского, Эмелина неодобрительно покачала головой:

— Добрая вы, сестра! Вроде нашей Флоренс Найтингейл[149].

Обернувшись, ткнула рукой в сторону поселка:

— Идите по той улице. Когда дойдете до баррикад, которые строят Роза Люксембург[150] и Клара Цеткин[151], свернете налево. Увидите большое двухэтажное здание с вывеской «Дом терпеливости». В нем живут все женщины поселка. Найдите Найтингейл: она перевяжет ваших лодырей и окажет им медицинскую помощь. А мы: к гольфистам. Леди, вперед!

Предводительствуемая Эмелиной орава с визгом ринулась к поселку.

Пробежав метров десять, Эмелина, обернувшись, крикнула Юльке:

— Вечером заходите на огонек!

— Куда? — спросила Юлька.

— К мэрии. Мы ее подожжем. Не забудьте вязанку дров!

Взяв под руку Джокера и полицейского, Юлька повела их к Югово.

Свернув в указанную Эмелиной улицу, путешественники наткнулись на двух женщин, с трудом тащивших большой камень на недостроенную баррикаду.

В одной из них — среднего роста, с высокой, красиво уложенной прической — Юлька по увиденному в учебнике истории портрету узнала Клару Цеткин.

Другая — низкорослая, с крупным носом и короткими ногами, — явно была Роза Люксембург.

— Помочь не хотите? — пыхтя, спросила Люксембург.

— Зачем вам баррикада? — уклонилась от ответа Юлька.

Опустив камень на землю, женщины вытерли с лица пот.

— Должен же кто-то их строить, — вздохнув, произнесла Цеткин. — Баррикада — последний довод в борьбе с тиранией и нацизмом.

— Каждая пролитая слеза, которую можно осушить, — это обвинение существующей власти, — вмешалась Люксембург. — Мир, где наверху — жиреющие богачи, а внизу — нищие рабочие, должен быть перевернут.

— Для многих ваши старания — сизифов труд[152], — мягко произнесла Юлька. И, взглянув на Люксембург, добавила:

— Во время очередного ареста конвойные забьют вас насмерть прикладами. Вы об этом знаете?

— Да, — кивнула головой Люксембург. — После таких эпизодов одни прячутся на кухне, другие, оставив письменные столы, выходят из домов строить баррикады.

С уважением посмотрев на революционерок, Юлька повела раненых дальше.

Раздались бравурные звуки музыки. В конце улицы, чеканя шаг, появилась колонна женщин, во главе которой шагала жена второго президента США и мать шестого президента США родоначальница феминизма[153] Абигайль Адамс. Две женщины в колонне несли транспарант, на котором была выписана принадлежащая Адамс фраза: «Мы не станем подчиняться законам, в принятии которых не участвовали, и власти, которая не представляет наших интересов». На других транспарантах виднелись лозунги: «Да здравствует феминизм!», «Все люди — сестры», «Права женщин — это обязанности мужчин». В середине колонны шла с плакатом: «Если женщина достойна взойти на эшафот, то достойна войти и в парламент» Олимпия де Гуж, — Юлька помнил по учебнику истории, что писательница де Гуж была казнена якобинцами за политический памфлет в 1793 году.

Юлька обратила внимание на поведение своих подопечных: шут, искусственно зевая, рассматривал горизонт, тогда как полицейский уставился на колонну с откровенной неприязнью. «Типично мужская реакция», — сердито подумала Юлька и приказала:

— Ускорьте шаг! С такими темпами мы и к вечеру в Дом терпеливости не попадем.

Юлька преувеличивала: в Доме терпеливости путешественники оказались через полчаса. Флоренс Найтингейл, осмотрев мужчин, строго сказала:

— Придется госпитализировать. Паренька я выпишу завтра, а господина полицейского — только через неделю. А сейчас — в лазарет.

Шут пробовал протестовать, но с Найтингейл спорить было бесполезно, — и Джокер поплелся в лазарет, велев Юльке до его выздоровления из Дома терпеливости не высовываться.

Требование шута Юлька проигнорировала и, решив побродить по Югово, вышла на улицу.

Первым, кого она встретила, был мужчинка в темных очках. Держа в руках посох, он нащупывал им дорогу, что-то при этом бормоча.

Прислушавшись, Юлька уловила: «Плохи твои дела, Том Бредели. Все тебя презирают, никому ты не нужен. И все эта графиня, будь она неладна!»

— Что у вас случилось? — спросила Юлька.

— Странно: со мной заговорили! — удивленно произнес мужчинка. — Вы иностранка?

— Да. А вы кто?

— Меня кличут «Подсматривающий Том». В июле одна тысяча сорокового года, когда обнаженная графиня Годива пересекала на лошади Ковентру[154], я выглянул из окна — и ослеп.

— Остальные горожане — тоже ослепли? — поинтересовалась Юлька.

— Нет. Они выполнили просьбу графини и, зайдя в дома, наглухо закрыли оконные ставни. Графиня ехала по пустынным улицам: даже на рынке никого не было.