Будто сама жизнь ушла из Волков вместе с солдатами. Те, кто остались, денно и нощно пребывали в бесконечном ожидании, даже несмышленые дети. Не было отныне в городке ни смеха, ни песен, ни игр малышни, ни разговоров кумушек на лавочках у плетней вечерами. Только слезы, угрюмость, ожидание наихудшего. Меланья, хоть и знала, что с Зоеком и Стольником в ближайшем времени все будет в порядке, поддавалась всеобщему настроению и также печалилась. Первые дни к ней ежепечинно бегали жены и матери, спрашивали за своих и уходили ни с чем. Вскоре и бегать перестали. "Все изменимо. Верьте в лучшее и просите Виляса, привлекая тем самым его внимание", — говорила Меланья, ни на какие уговоры и мольбы не поддаваясь, ни над одной женщиной не сжалившись. Порою мнилось ей, что они с хаотичным нетерпением ждут не укрепления надежды ее словами, а исполнения наистрашнейших опасений. Это было опаснее всего как самих женщин, так и для их близких, поскольку дурные мысли привлекали внимание Рысковца. А уж того хлебом не корми, а дай поиздеваться, подкинуть то, чего человек боится наиболее...

Многие нарекали на бессердечность молодой гадалки, но справедливы ли были нарекания эти? Имела ли Меланья право дарить надежду, если не знала, каковы намеренья Виляса в недоступном ее очам грядущем и не изменит ли их Рысковец? Там, впереди, в плохо видной неумелой вещунье будущности, все действительно менялось порой так кардинально, что знание грядущего обращалось во вред, а надежда, подкрепления которой так хотели волковские женщины, — в безумие...

Тракты наводнили кареты и брички, везущие женщин и детей подальше от военных действий. Столичные направлялись прямиком в дремучую пущу, где враг мог бродить годами, не умея отличить ложных троп от настоящих и не имея проводника. Околоточные селяне искали защиты в приграничных крепостях, ранее обминаемых десятой дорогой, а сейчас ставших едва ли не самыми безопасными укреплениями по причине своей удаленности. Враг продвигался вперед быстро, Потех проиграл уж одну битву. Население южной части княжества еще только начинало беспокоиться, а в северные города, ближайшие к врагу, уже во множестве бежали полунищие селяне, не успевающие скрыться в пуще. Некоторые углублялись в леса, забирая с собой скотину, пожитки и снедь. Выбирали местечко поглуше да подремучей и обосновывались землянкой или избушкой; некоторые, и таких было большинство, надеялись на крепость бастионов и защиту гарнизонов, стараясь не думать, что хуже — взятие крепости или длительная осада, при которой кончаются хлебово и порох.

Не одно, так другое: где не велась война, там бесчисленное множество разбойных шаек пробудилось по борам и буеракам, выползло, точно змеи по весне, на дороги и принялось вершить излюбленное дело — грабить и жечь деревни, насильничать да убивать. Ранее для разбойного люда хоть какая-то угроза была в лице Потеха и немногочисленного регулярного войска, а теперь, во время тягот, ни о каком надзоре речи быть не могло. Лихие селяне из тех, кто остался по той или иной причине дома, все чаще избирали ватагу княжьему войску, и грозная сила росла, как тесто в кадушке. Вовсе небезопасно стало на южных дорогах, и, хоть гореллы были далече от сих мест, ищущие заступы селяне валом повалили в более-менее укрепленные города. Волковы не стали исключением.

У Славора не возникало опасений касательно недостатка провианта, но городок едва вмещал всех желающих укрыться за стеной, и то жили они в такой тесноте, какую еще поискать, — кто не мог найти свободного угла при жилье, ночевал под звездным небом на телеге, прячась под днищем в знойный полдень или дождь. После наступления темноты в городок никого не впускали, а на стене удваивалась стража.

Вести доходили одна тревожней другой. Чуть ли не каждый день неприятель захватывал новые замки и города, все дальше в пределах страны придвигаясь, и отбивал атаки Потехового войска. Князь понимал, что превосходящий более чем вдвое противник разобьет его на голову, и не давал открытого боя, вынужденно отступал и отступал. Тысячу человек он отделил от всех войск и, разбив на отряды, отправил досаждать врагу во всем, чем только можно. Одним из таких отрядов командовал Зоек.

Враг не жег за собою мосты, стараясь учинять поменьше вреда — горрельский вождь Эрак хотел захватить эти земли, плодородные, богатые, имеющие доступ к морю, и понимал, что ему же, победителю, придется восстанавливать все уничтоженное.

На хмарском фронте дела обстояли успешнее — там захватчикам дали должный отпор, но до выдворения было еще далеко.

***

Наступил день, когда из Горграда разослали во все концы голубей с известием: неприятель подходит и с дня на день начнет осаду. Меланья совещалась с Ярилой, Славором и Ежкой, — они собрались, дабы решить, стоит ли Зоековой жене рискнуть головой и попробовать проскользнуть к пуще, или лучше сидеть, не высовываясь, за стенами, где хотя бы разбойников можно не бояться. Но приближалась опасность похлеще разбойников, Меланья хорошо осознавала это и твердо стояла на том, чтобы исполнить волю мужа. Ежка колебалась, в душе уже согласившись участвовать в опасной затее, а свекор со свекровью отговаривали.

Может показаться лицемерным и подозрительным то, что Ярила пеклась о благополучии молодой вещуньи, а не корила ее, как любая другая мать, в том, что Зоек поднял руку на Артама... Но женщина эта была такого склада, при котором не умеют затаивать обиды; после стычки между братьями она ни колодежки не обвиняла невестку в случившемся, а когда младший ушел воевать, так и вовсе позабыла о происшествии.

В конце концов, понявши, что Меланья не передумает, стали думать, как наиболее ускорить и обезопасить менее чем полуденный переход до пущи. Ярила вспомнила, что у них в услужении есть некогда живший в Жувече старый верный слуга, некий Имерик, который хорошо знает околоток и сумеет провести самым коротким путем, а в случае нападения разбойников укроет панн от вражеских очей. Слуга этот был, по правде, трусоват и долго не соглашался выбраться из-за защитной стены. Но был он также падок до платины, чем и удалось уговорить его.

Меньше людей — меньше внимания привлекается, и прятаться легче. Поэтому Меланья отказалась от охранения — по мнению свекрови, безрассудно. Прощаясь с невесткой, Ярила плакала, ибо успела привязаться к ней; Славор был спокоен донельзя.

Верховые тронулись вечером, в тихих теплых сумерках. Ночь обещалась безоблачная, а провожатый умел ориентироваться по звездам. Кроме того, в темноте легче уйти от преследования.

Женщины облачились в жупаны, скрыв волосы под шапками; все вооружились, каждый двумя пистолетами, Имерик, кроме того, саблею. С собой взяли только оружие и немного денег, не хотели нагружать лошадей, которым и так предстоял трудный переход. За Меланьей на привязи бежал Ласт, вещунья связала ему пасть веревкой, дабы не выдал их лаем. Молодой женщине все это напоминало тот день, когда они с наставницей вознамерились свершить прогулку в дальнем бору. Только теперь во много раз страшнее было.

Они двинулись рысью по тропе, отхожей на запад от дороги, а когда Волковы скрылись из глаз, полетели, точно быстрокрылые птицы, гонимые ветром. Тропа время от времени обрывалась, местами она заросла крапивой и бурьяном, но провожатый знал нужное направление.

Ехали молча, по временам позволяя лошадям перейти на шаг. Прислуживаясь чутко к каждому шороху, Меланья поначалу вздрагивала от отрывистого лисьего лая, хлопанья крыльев, писка, словом, звуков, которыми полнилась спящая степь и которые резко выделялись из ночной, практически непрерывной песни жаб и сверчков. Один раз прямо из-под копыт лошади Имерика с истошным криком вылетела перепелка, и у Меланьи чуть не остановилось сердце.