– Хорошо! – вдруг сказала барышня с вызовом. – Я отдам вам эту папку. И вы отведёте меня к Якову.

– Только без глупостей, Анна Викторовна, - предупредил Лассаль, слегка озадаченный её воинственным тоном.

– Ступайте за мной! – повелительно бросила Анна, сунула руки в муфту и решительно зашагала к дому Мироновых.

Жан ждал её за оградой. Барышни не было около получаса. Потом она вышла с таким же решительным видом, держа в руках голубую папку и тяжёлую трость адвоката Миронова. Это еще зачем?

Жан протянул руку, но она упрямо мотнула головой, прижимая папку к груди:

– Вы получите её только тогда, когда я увижу Якова. Живым и невредимым, учтите!

Интересно, что эта дурочка собирается делать, обнаружив своего избранника не столь невредимым, как ей хотелось бы? В коллекции затонских идиотов Анна Миронова сверкала редкостным бриллиантом.

========== Рыцарь Печального Образа ==========

Что-то тепло и невесомо коснулось щеки – словно солнечный луч погладил. Солнечному лучу неоткуда было взяться в тёмном углу, где еще и неимоверно сквозило сквозь щель двери, неплотно прилегающей к косяку. На эту щель у Штольмана были свои виды, но пока она скорее раздражала.

А прикосновение почему-то напомнило Анну Викторовну. То, как она внезапно появлялась у него в кабинете близко к полуночи. Он часто засиживался там, потому что идти было, в общем, некуда. А она возникала - немыслимо, каким образом, и в немыслимое время, - так что он всякий раз в ошеломлении позволял себе много лишнего прежде, чем понимал, что всё это наяву. И сейчас у него снова было ощущение, будто она рядом, потому он улыбался, не открывая глаз и не желая расставаться с приятным сном. Не слишком много приятного было в его жизни в последнее время.

«Анна Викторовна, спросите там у духов, где зарыта смерть Кощеева?»

Ну, вот, опять он за своё! А ведь она только недавно перестала обижаться на его шутки. Не хотел он её задевать этими шутками, но – проклятая насмешливость! Нину это не смущало, с Ниной он обходился не в пример жёстче. Но Аня – это совсем другое дело. Надо быть идиотом, чтобы этого не понимать. Так он и превращается в идиота, стоит ей оказаться рядом. Ни одной женщине еще не удавалось с ним это сделать. До Анны Викторовны.

А смерть Кощеева ему сейчас очень нужна. Он и в доброе время с господином Лассалем совладать не мог, не говоря о нынешнем, когда его шатает от голода и от потери крови. Позавчера всё же попытался – право, не стоило. Лассаль ответил жестким ударом прямо в раненый бок, а потом еще много и со вкусом добавил по иным частям организма. Добавка ощущалась до сих пор, а рана снова кровила. Немудрено, что сознание временами мутилось. Хорошо хоть, грёзы посещают приятные. Он не пережил бы, если бы ему чудился Трегубов.

Или Виктор Иванович. Нет, вот это совсем уж лишнее! Ему чтобы с Мироновым объясняться, еще выжить надо, а в дрожь бросает уже сейчас. Не говоря о перспективах иметь в родственниках Марью Тимофеевну и тётю Липу.

«Анна Викторовна, за что же Вы так со мной?»

Было, было, за что! Сам во всём виноват. Залюбовался странной «барышней на колёсиках», позволил ей играть собой, потакая неловко пробуждающейся женственности. Думалось: пусть с ним, чем с другим, кто неправильно поймёт и воспользуется невинностью и наивностью этой необыкновенно чистой души. Хотел уберечь барышню, да не уберёг. И сам не уберёгся. Всё казалось, что сумеет остановить игру, не переходя тонкой грани, когда она перестаёт игрой быть, превращаясь в искреннее чувство. Желание – пустяк, с желанием совладать можно. Даже с тем, что вдруг стало так сложно выпускать из рук её теплую маленькую ладошку, с тем, что рука сама тянется поправлять непослушный завиток у виска, и хочется губами зарыться в струящийся поток густых каштановых волос.

Когда всё это стало для него так неотвратимо и всерьёз? Когда играл в шахматы, повинуясь воле мертвого Ферзя? Тогда он себя вообще слабо понимал и помнил, настолько всё было нереальным в той истории. А потом вдруг испугался, что всё это откровение – только обман, манипуляция. Манипуляций ему с Ниной хватало, ей он это прощал. Но чтобы Анна… Примчался, напугал, чудовищем обозвал. Ей бы тогда надавать ему пощёчин – благо, было за что. Не надавала, пожалела, простив и гнев его, и растерянность. Ответила без слёз, ушла с достоинством. А его как в кипяток окунули. И после две недели кидало то в жар, то в лёд от мыслей о ней.

Но то - пока не видел. А увидел – и лёд растаял, словно внезапно весна наступила. Да не ревновал он её к этому инженеру, видит бог! Просто страшно стало. Инженер – по дамской части ходок, это сразу видно было. Надо быть Анной Викторовной, чтобы этого не замечать. Да она и замечала, и нравилось ей это. Вот только к таким, как господин Буссе, ночью в номер ходить барышням ни в коем случае не надо. Раз для неё это обошлось, но предупредить Яков должен был. А она на него обиделась всерьёз. Та пощёчина до сих пор щёку жгла. Потому что тогда он окончательно понял, что пропал. Барышня – переживёт, отойдёт, забудет. У неё вся жизнь впереди. А он – надворный советник Штольман Яков Платонович – не отойдёт и не забудет. С ним такое впервые и, кажется, окончательно. Он всегда держал дистанцию в отношениях, в глубине души зная, что если полюбит по-настоящему, то не будет спасения от той любви ни ему, ни той, кто её вызовет. Поглотит он её, схватит в охапку и присвоит себе без остатка. Такого не пожелаешь никому. Анна Викторовна этого не заслужила.