– Без сомнения! – уверенно произнесла фрейлина, словно желая убедить сама себя. – Он мой и никуда от меня не денется.

В последнем Жан очень сильно сомневался. По её приказу он довольно долго наблюдал за Штольманом. Нина Аркадьевна совершенно напрасно не брала в счёт умалишённую Миронову. Штольман относился к этой девушке более чем серьёзно. Настолько серьёзно, что чары фрейлины, пожалуй, уже не имели над ним власти.

Но сказанное несколько меняло планы самого Жана. Полицейский, истекающий кровью под дверями седьмого нумера, нужен был ему пока ещё живым. Пока местонахождение папки было известно только ему.

Коротко кивнув, выслушал распоряжения Нежинской относительно завтрашнего дня – распоряжения, которые Жан не собирался выполнять. Хватит потакать глупости! Сейчас у него были дела поважнее: допросить Штольмана, пока тот не испустил дух. А сделать это в гостинице не представлялось возможным.

Из номера фрейлины Жан вышел величественным шагом, изо всех сил скрывая свою поспешность.

Сыщик пока ещё не умер. Напротив того, он ухитрился вытащить нож, доползти до двери четвёртого нумера и даже подняться на ноги. Кажется, бросок оказался не таким точным, как рассчитывал Лассаль. К счастью для обоих. Впрочем, счастье Штольмана было вещью исключительно иллюзорной, учитывая, что его ожидало впереди.

– Не двигайтесь, господин полицейский, - предупредил Жан. – Если вы попытаетесь сопротивляться, обещаю вам – прежде чем уйти отсюда, я войду в эту дверь. И вы не в том состоянии, чтобы мне в этом помешать.

Штольман замер, держась рукой за стену.

– Так-то лучше, - заметил Лассаль. – А теперь идите вперёд. Я держу вас на мушке, так что без глупостей!

Пролетка князя стояла за углом. Кучера Жан не захватил и теперь испытывал некоторое затруднение. Он должен был править сам, оставив за спиной раненого, но всё ещё способного двигаться Штольмана. И медлить было нельзя.

Русская глупость оказалась заразной: Жан не связал сыщика, уповая на то, что тот ослабел и не решится на активные действия. Даже проявил некоторое милосердие. Мороз к утру становился всё крепче, и Лассаль бросил пленнику его плащ и картуз. Оставлять всё это в коридоре гостиницы было бы верхом глупости.

Штольман забрался в пролётку и, кажется, потерял сознание. Он не доставлял Жану хлопот до самой реки. Но там, где дорога сворачивала к купеческим лабазам, экипаж вдруг ощутимо тряхнуло. Лассаль не сразу понял, что сыщик просто выпрыгнул на полном ходу. Чертыхнулся, придерживая лошадь, и тут из кустов на него кинулся какой-то человек, хватая Лассаля в медвежьи объятия.

– Бегите, Яков Платоныч! – пропыхтел седой крепыш, один из людей Штольмана, борясь с Жаном на козлах пролётки.

Охотничий нож второй раз за ночь сослужил французу службу. На сей раз вонзил он его обстоятельно, вспарывая филёру живот. Этот господин не был ему нужен совершенно.

Но в этот самый миг что-то тяжёлое ударило Жана по затылку. Мгновенно смерклось, а уже в следующее мгновение он обнаружил себя лежащим на снегу, и уже занимался рассвет. Рядом с ним никого не было, но заметный кровавый след вёл к пустующим лабазам. Жан двинулся по этому следу, чтобы в конце его обнаружить лишь умирающего филёра в одежде Штольмана. Он всё же выгадал своему начальнику время, необходимое для спасения.

Жан сгрёб комок снега и приложил к гудящему затылку. Хорошо, что у Штольмана не хватило сил ударить его посильнее.

Сил, чтобы уйти подальше, у него тоже не хватило.

***

И вот уже неделю Жан сидел, затаившись, и уповал на извечный идиотизм русских. С какого-то момента он стал обнаруживать для него свои приятные стороны.

Когда Нежинская приказала ему убить Миронову, он не сомневался в том, что выполнит приказание. Не было причин, чтобы не делать этого. Даже если забыть, что фрейлина отдала этот приказ не из интересов дела, а по причине банальной женской мести.

Но барышня, замерев у стены с совершенно белым лицом, вдруг спросила низким грудным голосом:

– Яков жив?

И Жан понял, что убивать её преждевременно. Сейчас она ещё не осознала свою потерю, не обессилела, не отчаялась. Нужно было дождаться, когда разлука сломит её волю к сопротивлению – и тогда она сама отдаст ему папку в обмен на возможность получить весть о Штольмане.

Значит, предстояло ждать. И Жан ждал. Ждать он умел, семь лет терпеливо прислуживая идиотам. Исправно перевязывал полицейскому рану, чтобы тот не отдал концы раньше времени. Лишь однажды, когда Штольман пошёл на поправку и проявил свою природную прыть, не отказал себе в удовольствии слегка посчитаться за избиение, которое ему учинили когда-то по приказу сыщика.

Допрашивать пленника смысла не имело. О местонахождении папки Жану было прекрасно известно от Нежинской, синяя тетрадь Лоуренса и бумаги из портфеля инженера были упакованы в саквояж, к тому же саквояж содержал весьма солидную сумму - как в рублях, так и в фунтах. Предстояло уложить туда папку Гордона Брауна, и можно возвращаться в Европу. Судьба Элис Лоуренс Жана не волновала. Шифровальщика в Лондоне легко найдут, так что прочесть записи труда не составит.

А на седьмой день пленник сам неожиданно прервал молчание.