– Он в бревенчатом доме. В лесу, я думаю. Похоже на избушку охотника или лесника. Капканы на стене висят – я хорошо рассмотрела. Сильно избит, возможно, еще и ранен.

– Жив?

– Жив. В сознании, хотя, я думаю, очень слаб.

Коробейников выгреб из шкафа какие-то бумаги, наступая на них ногами и не замечая этого.

– Где же это? Да, вот она! – он раскинул на столе подробную карту Затонска и окрестностей. Карта была во многих местах отмечена крестами. – Летом, когда вас искали, мы все эти избушки выучили наизусть. Но лес большой. Где она может находиться? Вы не видели?

Анна покачала головой:

– Я видела то, что Яков показал. А он внутри.

– Вы видели? – спросил Коробейников дрогнувшим голосом. – Но это значит, что он…

– Да нет же! – нетерпеливо воскликнула Анна. – Это совсем другое. Он жив и ждёт помощи! Надо искать.

– Да где искать-то? – закричал Антон Андреевич в голос. – Тут на пятьдесят верст лес кругом.

Дудочка в ушах всхлипнула и смолкла.

– Погодите, - сказала Анна. – А как искал бы Штольман?

Раз у неё нет больше дара, значит, надо пользоваться тем методом, который в нём не нуждается. Яков Платонович свободно обходился в своих расследованиях без видений и привидений.

– Давайте сузим круг поисков, - сказал Коробейников.

В этот миг он вдруг ужасно напомнил Штольмана, что казалось невероятным с его курносым носом, румяными щеками и вечно жизнерадостным выражением лица. Антон Андреевич любил Якова Платоныча преданной любовью ученика и бессознательно копировал во всём. Даже сюртуки начал носить щегольские, как у начальника.

– Давайте, - сказала Анна. – Яков пропал около трёх часов ночи.

– Да, мальчишка в гостинице указывал примерно на это время.

– А в десять часов утра я нашла в усадьбе князя пролётку со следами крови. Кто бы его ни увёз, он успел за это время вернуться обратно.

– В оба конца – семь часов. В один – не менее трёх. – Коробейников очертил на карте круг. – Значит, не дальше, чем вот это. Уже легче. Я доложу Трегубову и немедленно выезжаю с командой.

– Я с вами, – быстро сказала девушка.

Но Антон Андреевич, который отказывал ей в жизни считанные разы, неожиданно сказал:

– Нет!

– Что значит «нет»?

– А то и значит. Яков Платоныч с меня голову снимет, если с вами что случится.

– Как вы его боитесь!

– Вы бы тоже боялись, - пробормотал Коробейников. – Анна Викторовна, я вас услышал. Мы приступаем к поискам. А вы ступайте домой и ждите вестей.

Он снова бессознательно копировал Штольмана. И Анна поняла, что упрашивать его бесполезно. Хотя попыталась, конечно.

***

Из участка её прогнали, и она пошла по улице без малейшей цели, понимая, что сделала на этот момент всё, что от неё зависело. Никогда еще это ожидание и отстранённость не были для неё такими мучительными. Даже когда её решительно выпроваживал сам Штольман, и она брела домой, смертельно обиженная. Она больше никогда не будет на него обижаться. Честно-честно! Пусть только он вернётся живым…

В ушах внезапно всхлипнула дудка. Анна оглянулась. На площади затевалось гуляние, сновали ряженные, пахло свежими калачами. И всё же в спину словно холодом потянуло от чьего-то недоброго взгляда. Девушка резко обернулась и увидела поодаль француза. Он стоял возле мануфактурной лавки, не пытаясь скрыться от её взгляда. И выглядел так же, как в тот день, когда преследовал её неделю назад.

Рассудок требовал бежать от него со всех ног, но наитие, вопреки очевидности, повелевало остановиться. И даже более – идти ему навстречу. Анна повиновалась наитию и решительно двинулась в его сторону. Так было правильно!

========== Затонские идиоты ==========

Он смертельно устал от русских глупостей!

Когда-то, еще в Петербурге услышал фразу, с ухмылкой оброненную кем-то из окружения князя: «В России две беды: дороги и дураки!» И мысленно согласился тут же. То и другое было невыносимо. Кажется, эта страна создана в назидание всем остальным – наказанием для самой себя. Она несовместима со здравым рассудком.

Семь лет назад, когда под ногами еще не путался никакой Штольман, эта страна уже свела с ума полковника Лоуренса. Долгое пребывание в ней разлагающе действует на неокрепшие умы. Донесения полковника с течением времени делались всё более краткими, а затем и вовсе свелись к тому, что информацию он собирает и шифрует, но пока не рискует отсылать. А однажды и вовсе огорошил господ нанимателей сообщением, что считает разработки Брауна аморальными и неприменимыми в условиях настоящей войны. Как будто артиллерия, где Лоуренс служил прежде, - оружие высокоморальное, и не применялось для расстрела сипаев в 59 году. Жан всегда полагал, что военные не должны страдать излишним чистоплюйством. Но Лоуренс им страдал.