Когда дети были маленькими, он любил с ними возиться. Он научил мальчиков летать чуть ли не прежде, чем они начали ходить, но Лили ему никогда этим заинтересовать не удавалось. Она была слишком жеманной, чтобы пачкаться, и она больше предпочитала сидеть дома и играть с куклами и наряжаться. Джинни тоже любила с ними играть, и было забавно смотреть, как она пытается противостоять промывке мозгов с Пушками от Рона. Она пыталась сделать из своих детей фанатов Гарпий, и если с младшими детьми она добилась относительного успеха, то Джеймс был проигранной битвой. Гарри это казалось забавным, и он позволял Рону и Джинни воевать из-за квиддичных предпочтений его старшего сына.

Когда дети выросли, все стало куда сложнее.

Хогвартс изменил их всех. Сначала, конечно же, он заметил это в Джеймсе, и он был более, чем в ужасе, когда увидел, как один год вдали от дома полностью превратил Джеймса в самовлюбленного напыщенного гаденыша. Наверное, плохо так думать о своем сыне, но результат был налицо. И это уже было не изменить.

Гарри нечасто после этого говорил с Джеймсом с глазу на глаз. Поведение Джеймса нервировало его по причинам, в которых он не хотел признаваться, но он их видел, пусть и хотел притворяться, что все иначе. Его сын оказался точной копией Джеймса Поттера, которого Гарри видел в старых воспоминаниях своего учителя, когда ему было пятнадцать. Те воспоминания были одним из самых тяжелых моментов в жизни Гарри, и он знал, что не сможет забыть их никогда. Они застряли в его памяти так же, как застряли в свое время в голове Снейпа.

Это воспоминание убило каждую фантазию о его родителях, в особенности об отце. Это было воспоминание, которое подтверждало все то, что Снейп говорил ему годы и чему он не верил. Его отец был придурком. Он был самовлюбленным, самодовольным и грубым. Он был популярен, напыщен и беззаботен. Он был именно таким, каким Гарри мог бы стать, если бы ему не пришлось всю свою юность провести, сражаясь за свою жизнь и просто стараясь дожить до следующего дня рождения.

И хотя ему вовсе не казалась привлекательной ни одна черточка нового характера Джеймса, он не мог не испытывать горечи при мысли о том, что внук смог по-настоящему вырасти в деда, в честь которого его назвали, а у самого Гарри никогда и шанса на это не было.

И отсюда все только начало становиться только хуже.

Он был на работе, когда почти что в буквальном смысле чуть не столкнулся с Джинни. Она выходила из-за угла, когда он шел в противоположном направлении. И они в прямом смысле остановились буквально в сантиметрах от того, чтобы не столкнуться. Он остановился, конечно, и она остановилась, глядя куда угодно, только не в его лицо. Он не видел ее с шести часов предыдущего дня, когда проходил мимо нее дома по дороге в ванную. Он понятия не имел, что она в министерстве.

Они ничего не говорили некоторое время, но никто из них не двинулся. Они просто стояли там, ничего не говоря, посреди постоянной министерской суеты. Он шел в отдел артефактов, поговорить с кем-нибудь там о старых часах, что остались на одном из мест убийства маглов. Убийства полностью прекратились со смертью Рона; понятно, что ответственные за это люди спрятались, но это не значило, что они остановили расследование. Гарри был абсолютно нацелен на то, чтобы найти их, и если честно, немного боялся того, что сделает, когда найдет. Но он не знал, куда шла Джинни, не знал, что она вообще здесь и зачем пришла, и наконец он спросил.

– Что ты здесь делаешь?

Наверное, его голос был немного грубее, чем он хотел, но она или не заметила, или не обратила внимания. Она все еще смотрела в точку где-то за его головой и избегала его взгляда.

– Я пришла поговорить с Гермионой, – тихо сказала она. Спустя секунду она мрачно добавила. – Она сказала, что занята.

Наверное, это было правдой. Гермиона была занята. И пусть теперь она не оставалась надолго после работы каждый день, работы меньше от этого не становилось. Иногда неделями приходилось работать, только чтобы догнать то, что было упущено, не говоря уже о том, что каждый день случалось еще и что-то новое. Но, опять же, Гермиона всегда была занята, но Гарри никогда не слышал, чтобы она отказывала хоть кому-то, в особенности своей семье. И все же, он не мог ее за это винить.

Он просто кивнул в ответ на вопрос Джинни. И потом в первый раз по-настоящему увидел выражение ее лица. Она плакала, это видно, но она заставила себя остановиться и теперь едва сдерживалась, чтобы снова не разразиться рыданиями.

– Может, хочешь… – он бесцельно махнул в направлении своего отдела. Она кивнула, отвечая на его незаконченный вопрос, и он отвел ее назад, в аврорский отдел, и провел в свой кабинет, который покинул пару минут назад.

Он закрыл за ними дверь и прошел к одному из стульев. Она с секунду постояла, а потом тоже села. Ему не нравилась эта неловкая тишина, но в то же время он не хотел быть тем, кто ее прервет. Он упрямо думал, что это должна была сделать она.

И две минуты и четырнадцать секунд спустя она наконец это сделала.

– Она ненавидит меня, так? – она имела в виду Гермиону, конечно, и он не мог правдиво ответить на этот вопрос. Он сам едва говорил с Гермионой после той среды, и он точно не хотел спрашивать, что она чувствует к Джинни. Но все же он знал, что она ее не ненавидит.

– Она очень занята, – глупо ответил он. – Ей много надо наверстать.

– Я не должна была это говорить, – пробормотала Джинни, но он отлично ее расслышал. Он посмотрел на нее, и она наконец-то смотрела на него в ответ. Она выглядела усталой, печальной и несчастной.