Ее слова резанули его, как ножом. Он почувствовал боль в животе, и он спросил себя, как получилось, что он смог сделать ее настолько несчастной. У них случалось всякое, конечно, однажды дело чуть не дошло до развода. Их брак точно не был легким, но он всегда ее любил. Всегда, несмотря ни на что. И ему было ужасно плохо от того, что он не смог сделать ее счастливой. Он постоянно старался сделать ее счастливой, но, оказалось, этого было недостаточно.

– Ты действительно настолько несчастна? – тихо спросил он, и он не хотел на нее при этом смотреть. Он посмотрел на стену, ожидая ее ответа, с которым она собиралась несколько секунд. Но когда она ответила, ее голос звучал, как шепот:

– Не всегда.

И вот оно и случилось. Она наконец сказала это, и что теперь можно было сделать? Он почувствовал себя так, будто его ударили в живот. Ему внезапно захотелось просто пойти домой, собрать вещи и уйти. Он не представлял, как сможет даже смотреть на нее после того, как она призналась, что ненавидит их совместную жизнь. Но он посмотрел на нее и увидел перед собой очень растерянную, очень грустную женщину, по щекам которой текли слезы.

– Дело не в тебе, Гарри, – беспомощно сказала она, и это напомнило ему эту совершенно жалкую отговорку, что люди используют, когда пытаются от кого-то мягко избавиться: «Дело не в тебе, дело во мне». Он осознал, как совершенно глупо это звучит. Но Джинни попыталась продолжить, пытаясь хоть немного объясниться. – Я просто никогда ничего не делала, – отчаянно добавила она. – Я никогда не делала то, что хотела.

– Ну и почему? – потребовал он ответа, и его голос был злобнее, чем он ожидал. – Ты должна была сказать хоть что-то, если уж ты была настолько, на хрен, несчастной! Ты должна была хоть что-то сделать!

Теперь она по-настоящему плакала. Слезы катились по ее лицу, и она немного икнула, когда тщетно попыталась смахнуть их.

– Я думала, что поступаю правильно… Я думала, что если я просто… – она несколько раз вздохнула. – Я думала, что если буду просто жить там с детьми и с тобой… То в конечном итоге я все-таки стану счастливой. Но я не моя мать, – последние слова были едва слышны, и Гарри не знал, следовало бы ему пожалеть ее или прийти в ярость.

– Я никогда не просил тебя этого делать! – резко сказал он, стараясь не сдаваться оглушительному желанию утешить ее.

Но Джинни попала в самую точку, когда посмотрела на него и сказала:

– А я никогда не просила тебя проводить по тринадцать часов в день на работе.

– Я думал, так будет правильно, – заспорил он, а потом осознание ситуации словно оглушило его.

Они двадцать лет провели, пытаясь сделать друг друга счастливыми, и в процессе сделали несчастными себя.

Они посмотрели друг на друга. Они оба знали это, и они оба не знали, что сказать. Они долго ничего не говорили. Джинни снова начала плакать, а он ощущал печаль, тупость и пустоту одновременно. Наконец, спустя, казалось, годы, она нарушила тишину.

– Я просто спрашиваю себя, как бы все сложилось, если бы мы просто подождали, – тихо сказала она. – Если бы мы все сделали, когда сами захотим…

– Мы сделали так, потому что у нас не было выбора. Джеймс уже был, – он сказал это прямо, и ей сразу же стало еще хуже.

– Я знаю, – тихо призналась она. – И что за мать так подумает о своем ребенке?

Он не понимал. Он не знал, что она пытается сказать, и ему не хотелось спрашивать у нее пояснений. Этот разговор выматывал его, и от него он чувствовал себя еще хуже, чем до него. Она все же продолжила, объясняясь, хотя слова казались вымученными и больными.

– Я люблю его. Я люблю их всех. Я просто… Иногда я просто спрашиваю себя, как бы все сложилось, если бы я не забеременела и мы бы так не поторопились с браком.

Он сам время от времени думал об этом, но для него это никогда не было проблемой. Он никогда не думал о беременности, как о чем-то, о чем следует жалеть. Это случилось, и им пришлось с этим разбираться. Если им и было о чем жалеть, так это о том, что было дальше – о тех годах, когда они испортили своих детей настолько ужасно, что превратили их в наглых испорченных людей. Это было то, что они как родители должны были предусмотреть и предотвратить, и не было смысла отрицать, что они провалились. Благими намерениями или нет, они все равно сделали что-то неправильно и были в чем-то виноваты в действиях своих детей.

Но все же. Они теперь взрослые. Дети выросли, и они могут принимать свои решения. У них с Джинни нет другого выбора, кроме как принимать эти решения и смиряться с этим, как могут.

– Мы не можем это изменить, Джинни, – ровно сказал он. – Мы приняли свое решение, они принимают свои.

– Но они принимают неверные решения, – сразу же заспорила она. – И Джеймс такой импульсивный! Он точно не понимает, что делает!

Гарри не мог не думать, что Джеймс отлично понимает, что он делает. Стиль жизни Джеймса не был тайной, и весь мир знал о его гламурном мире плейбоя. Если он хотел бросить все это, то значит у него были причины. Это было, наверное, немного импульсивно, но, по крайней мере, искренне.

Они ничего не говорили. Гарри оглядел свой кабинет, в котором всего неделю назад кричал на своего младшего сына и заставил его винить себя в том, в чем он не был на самом деле виноват. Он не мог поверить, как быстро все обернулось, как быстро все начало разваливаться. Он посмотрел на Джинни, которая сидела на стуле напротив него, и подумал, как часто на этом же месте сидел ее брат. И он почувствовал себя больным.

Это было нечестно. Было нечестно, что ему приходится иметь дело со всем этим дерьмом, когда все, чего он хотел, это найти секунду-другую, чтобы оплакать потерю своего друга. И конечно, он осознал, что сам хреново справился с тем, чтобы дать Джинни возможность оплакать своего брата. Это было ужасно и эгоистично, но бывало, что он не понимал, что кому-то может быть так же плохо, как ему. Но конечно, он знал, что это неправда. Рон был его лучшим другом, верно, лучшим, что у него был или мог бы быть. Но у него была жена, дети, родители, братья и сестра, и целый мир людей, которые так же оплакивали его потерю. И Джинни была одной из них. Он не был к ней справедлив, он понимал это, но он не знал, как это исправить. Черт, он не понимал, как вообще что-либо исправить.