Но даже если бы она смогла просто попрощаться, ей бы этого хватило. Она верила, что он и так знал остальное.

Это было нечестно, что его просто вот так у нее отняли. Когда умер ее отец, она смогла попрощаться. Она держала его за руку и говорила, как любит его, говорила, что все будет хорошо и чтобы он не боялся. Когда умер ее муж, ее не было рядом. В последний раз она видела его, когда прошла мимо него в коридоре министерства, и едва лишь только спросила его, во сколько он придет домой. Она заставила его пообещать, что он придет вовремя и позаботится о Лэндоне, потому что у нее было столько работы. Он сказал, что сделает, и на этом они разошлись в разные стороны, торопясь, как это всегда слишком часто бывало. А в следующий раз она увидела его в гробу.

Так что если бы у нее была еще одна минута, то, по крайней мере, их последний момент был бы получше.

Но она знала, что этого не бывает. Умирая, ты умираешь. Второго шанса нет. У тебя не бывает еще минуты, у тебя нет еще одной секунды. Если все кончено, то кончено. А тем, кто остался, остается только горевать. Она отчаянно старалась держаться за то, что еще есть, держаться за запах, который еще был, держать вещи так, как он держал. Она с испугом видела, как запах с каждым днем все больше выветривался и каждый день какая-нибудь вещь да сдвигалась. Она с ужасом понимала, что больше не слышит его голоса в своей голове и что не представляет, как справится в тот день, когда даже вообразить себе его не сможет.

Ее дети начали с этим примиряться. Она осторожно наблюдала за ними со стороны, так, чтобы они не понимали, что она делает. Насколько она знала, Лэндон больше из-за этого не плакал. Она видела, как он цеплялся за Роуз и, даже еще крепче, льнул к Скорпиусу. Скорпиус был хорошим мальчиком и принимал это стойко. Она понимала, что, когда семилетний ребенок постоянно лезет к тебе, это должно раздражать, но если это его и нервировало, он никогда этого не показывал. Он был добр к Лэндону и был добр с Роуз. Роуз все еще время от времени плакала. Казалось, это происходило в самые случайные моменты, и иногда она просто оборачивалась и видела свою дочь в слезах, хоть было и непонятно, что могло эти слезы вызвать. Но все же ей становилось лучше, и с каждым днем ей становилось все спокойнее. Но Роуз не возвращалась в школу. Она не собиралась ее заставлять, но ее тревожило, что Роуз могла бросить что-то настолько важное. Но все же она немного понимала, что происходит, и знала, что Роуз колеблется большей частью из-за страха, хотя она не была уверена, чем конкретно этот страх был вызван. Хьюго, казалось, тоже был в порядке. Она не собиралась настаивать, чтобы он раскрылся перед ней, но она видела, что в его жизни все становилось лучше. Она была почти уверена, что он помирился с Амандой, хотя она боялась, что понадобится еще много времени, прежде чем он решит помириться с Лили.

Она сказала детям, что кого-то арестовали. Роуз разозлилась, когда узнала, что ей нельзя видеть подозреваемого. Хьюго ничего не сказал. Он просто дергал заусенец на ногте и не поднимал глаз. Лэндон просто захотел узнать, сколько убийца будет сидеть в тюрьме.

Министерство гудело от новостей о задержании, и каждому человеку хотелось что-то узнать. Она быстро устала отвечать и остановилась на том, что принялась утверждать, что ничего не знает о деталях. Конечно, это значило только то, что Гарри стали тормошить еще больше людей. Он сказал ей, как утомительно это стало однажды во время обеда.

– Тогда солги им, – сказала она. – Скажи, что ничего не знаешь.

– Это просто раздражает, – сказал он, и она смотрела, как он перекатывал кубики льда в своем напитке, прежде чем сделать большой глоток. Это было ненормально для них: пить в середине рабочего дня, но теперь немногое оставалось нормальным.

Вся их дружба становилась опасно ненормальной. Невозможно было смотреть на него и не вспоминать о Роне, и она знала, что сама вызывает в нем ту же реакцию. Иногда ей было физически больно на него смотреть, потому что это напоминало, кого рядом с ними больше нет. Она была частью треугольника столько, сколько себя помнила, и теперь, без третьей части, они были просто двумя несоединенными линиями. И это было странно.

– Ты говорил с Джеймсом? – спросила она, меняя тему на что угодно, только не связанное с ее мужем и его предполагаемым убийцей.

Гарри посмотрел на нее, приподняв брови, но ничего не сказал.

– Они с Джинни поссорились на Пасху.

Гарри сделал еще глоток и уставился на стол. Они оба едва прикоснулись к еде. Все же он немного покопался в своей тарелке.

– Джеймс со мной не разговаривает, – наконец сказал он, не поднимая глаз.

Ей было неприятно слышать такое. На самом деле это ее очень разозлило.

– Ты хоть понимаешь, как сильно ты ему сейчас нужен?

Но казалось, что он не хочет ее слышать.

– Джеймс – взрослый человек, – мрачно сказал он. – Он достаточно вырос, чтобы принимать свои решения.

– Ну, ему было бы полезно узнать, что ты думаешь о некоторых из его решений, – сказала она, даже не собираясь это смягчать.

Но Гарри, казалось, это не слишком волновало.

– Если бы ему было нужно мое мнение, он бы спросил. Поверь мне, Джеймсу плевать, что я думаю.

– Ты его отец! – резко сказала она. – Конечно, ему не плевать, что ты думаешь.

Гарри проигнорировал ее и просто поднял стакан, ловя взгляд официантки. Они были в маггловском ресторане, потому что это было единственным местом, где они могли избежать постоянных расспросов и любопытных или жалостливых взглядов, которыми так полюбили одаривать их окружающие.

– Ты вообще меня слышишь? – спросила она, и ей было наплевать, если ее тон был грубым. Он избегал ее взгляда и так и ничего и не сказал, когда подошла официантка с новой порцией, которую он тут же начал поглощать. Она неверяще смотрела на него, пока наконец он не посмотрел ей в глаза и вздохнул.