Мама с секунду разглядывает нас, а потом смутно улыбается.

– Вы припозднились, ребята.

И опять доказательство того, что мы ненормальные подростки, которые тусуются по клубам и все такое. Еще и одиннадцати нет. Но все же, полагаю, для нас действительно поздно.

– Мы ходили поужинать, – говорю я, сосредотачиваясь на том, чтобы не выглядеть пьяным. Не уверен, насколько она на это покупается, но она ничего не говорит.

– Твои родители знают, что ты здесь, Аманда? – спрашивает она, полностью игнорируя меня.

Аманда на секунду задерживается с ответом, так как не ожидала допроса. Но все же ей удается ответить так, чтобы не казаться совершенно пьяной:

– Хм, папа в школе. А мама… В пабе полно народу.

Это не совсем ответ, и я жду, что мама на это укажет. Но она этого не делает. Она просто легко кивает и возвращается к книге, над которой они с Лэндоном работали.

– Ладно, – робко говорю я. – Мы наверх…

Мама отстраненно кивает, но больше не обращает на нас внимания, помогая Лэндону с расчетами. Мы пользуемся возможностью и сбегаем из кухни вверх по лестнице на второй этаж. Дверь в комнату Роуз закрыта, и свет не горит. Или она уже спит, или ее здесь нет. Я пытаюсь вспомнить, нет ли у Скорпиуса назавтра матча, но я честно представления не имею. Может быть, и есть, и, может, они в Татсхиле. Не знаю. Мне плевать, покуда я знаю, что Роуз не влезет и не прервет нас. И хотя я неуверен полностью, что именно она прервала бы, я это скоро узнаю.

Аманда не тратит времени зря, сразу возвращаясь к тому, на чем мы остановились. Только на этот раз мы одни в моей спальне, а не на переполненной лондонской улице. И мы никогда раньше не были одни в спальне… Нет, ну это явно ложь, мы много раз были наедине в спальнях (например, пару часов назад). Но это в первый раз, когда мы наедине и целуемся в спальне.

И те две недели в феврале быстро возвращаются обратно.

Аманда очень этим поглощена, и ее руки начинают прикасаться к местам, к которым никогда раньше не прикасались. И я не могу врать и говорить, что мне это не нравится, потому что еще как нравится. Но все же в моей голове появляется этот голосок, который снова и снова повторяет, что это не должно случиться. Но еще в моей голове другой голос, который снова и снова повторяет с тех пор, как это началось: она позволяет этому случиться.

Я не знаю, как мы оказываемся в постели, и мне на самом деле плевать. Все, что я знаю, это что или у нее великолепные инстинкты, или она опытнее, чем я об этом знаю. Потому что, кажется, она точно знает, что делать. И следующее, что я знаю, она перекатывается на меня, а ее рубашка лежит где-то в изножье моей кровати. Я едва успеваю осознать это, прежде чем она вводит меня в состояние совершенного бездумья, когда прижимается своими бедрами к моим совершенно особенным способом.

Уверен, что не надо и говорить, что теперь, когда мой мозг питает меньше крови, мыслить рационально совсем тяжело. Если что, это вообще невозможно. Все, о чем я могу думать, это о том, чтобы ее бедра продолжали делать то, что делают, и не кончить прямо сейчас. Это все, о чем я хочу думать, об этом и о том, как стащить с нее оставшуюся одежду. И даже когда я думаю об этом, это кажется ужасным, детским и невероятно кошмарным. Но я не могу остановиться.

И судя по тому, как это выглядит, она тоже не может остановиться.

– Эй, – задушенно шепчет она, приподнимаясь достаточно для того, чтобы начать стягивать с меня рубашку и вынуждая меня приподняться, чтобы снять ее. – Ты знаешь, как это все делается, верно? – я приподнимаю брови, и она поясняет. – Заклинания и все такое…

Заклинания. Контрацептивные заклинания. Я почти смеюсь над иронией. Я знаю, что она спрашивает частично потому, что это ответственность и все такое, но, думаю, в основном потому, что от меня чуть было не залетела одна девчонка недавно. Но на самом деле это не смешно, и если бы я хорошо владел этим заклинанием, я бы даже и задумывался над возможностью того, что мог бы стать отцом. Но я этого не говорю. Вместо этого я киваю.

– Ага, – просто говорю я. Здесь больше нечего сказать.

– Хорошо, – жадно говорит она, перегибается через меня к палочке, которая была ранее беззаботно отброшена в сторону. Она протягивает ее мне и выжидающе смотрит на меня.

А я смотрю на нее.

Она без рубашки, и, конечно, ее кожу хорошо видно. Она раскраснелась от возбуждения и нервозности, и ее глаза почти горят. Ее русые волосы взлохмачены. И она выглядит невероятно милой. И я собираюсь заняться с ней сексом.

Я собираюсь заняться сексом с лучшим другом.

И вот тут я понимаю, что не могу это сделать. Я не делаю следующего шага, чтобы все началось снова, и она просто выжидающе смотрит на меня. Я вижу, что она растеряна, и я не могу ее за это винить. Блин, я сам растерян. Я даже не знаю, что со мной не так и почему я не могу быть нормальным и послать к черту осторожность и сделать это. Но я не могу.

– Что не так? – спрашивает она, и я почти ненавижу себя, потому что знаю, что теперь она неуверенна в себе и думает, что я останавливаю все по каким-нибудь глупым причинам. Девчонки в подобных ситуациях всегда такие странные.

Я несколько секунд пытаюсь выдавить слова, и когда наконец получается, я выгляжу тупым идиотом.

– Думаю, нам нельзя этого делать.

Я вижу, что Аманда думает, что я спятил. Ну, черт, насколько я понимаю, я, скорее всего, действительно спятил. Я имею в виду, какого хрена тут вообще происходит? Но я знаю, что происходит. Может, я не признаюсь, но я знаю, что происходит, и знаю, почему это не должно случиться.

– Ты серьезно? – спрашивает она, и ее голос тих и почти шокирован. Она выглядит так, будто хочет швырнуть в меня проклятьем, и не думаю, что стоит ее за это винить. Я с секунду ничего не говорю, и она в неверии качает головой. – Ты нахер серьезно?