– Мне велено явиться к царю.

– Глупыш! Больно ты нужен Палаку!.. Это я велела Тинкасу привести тебя сюда, чтобы отблагодарить за шкуру чёрного волка. Кстати - вот она, под нами, - царевна провела ладонью по чёрной шерсти у своего живота.
– Как раз на ней сегодня ночью я обратила тебя из мальчика в мужа, хи-хи-хи!.. Да и за великолепную победу на вчерашних скачках ты заслужил награду... Ну же, миленький, возьми меня ещё раз!
– потянула она его руку к своей груди.

– Нет, с меня уже хватит, - вырвал он свою руку из её ладони.
– Я ещё не такой хороший наездник, как Ториксак.

– Ах, вот оно что!
– серебристо засмеялась царевна.
– Так мы, оказывается, ревнивы!
– Она грустно вздохнула.
– Ладно, красавчик, иди. Только сперва подари мне на прощанье свой последний поцелуй. Мы ведь, наверное, больше не увидимся... так близко - Палак обещал сделать меня боспорской царицей...

Савмак бережно отвёл лежавшую на щеке царевны волнистую прядь и, наклонившись, нежно коснулся сухими губами её вытянувшихся навстречу губ. Затем, переместившись к задней стенке кибитки, он торопливо натянул штаны, рубаху, скифики, надел кафтан и башлык и оглядел сквозь приоткрытый полог безлюдный узкий двор, отделявший навес, под которым вместе с другими телегами и кибитками стояла кибитка Сенамотис, от пристроенной к южной стене цитадели длинной конюшни. Не промолвив ни слова на прощанье и даже не повернув головы, будто стыдясь при свете занимавшейся зари глядеть на нагое тело возлюбленной своего брата, он по-кошачьи мягко спрыгнул на землю и отправился разыскивать в царских конюшнях отцовского Серого.

3

Несмотря на неласковое осеннее утро (с Меотиды наползали мрачные сизые тучи), на душе у младшего сына Посидея, скакавшего во главе сотни охранников-сайев походным галопом по накатанной Пантикапейской дороге, царило праздничное настроение, отражавшееся в мечтательной улыбке, то и дело блуждавшей по его выразительным тёмно-розовым губам.

После того, как войско вручило золотую царскую булаву его другу Палаку, Главк упросил Палака доверить ему посольскую миссию на Боспор. Он с удовольствием вспоминал какой потрясающий эффект произвело на разгорячённых вином вождей, когда в разгар пьяного застолья Дионисий высыпал в центре шатра из искорёженного ларца медные боспорские "дары". Задохнувшиеся от праведного гнева вожди и тысячники в один голос потребовали немедля вести их войной на Боспор. Царевич Лигдамис был тогда единственным, кто заявил о невиновности Перисада, возложил всю вину на его посла Полимеда и предложил, прежде чем воевать, отправить к Перисаду гонца с требованием наказать вора и прислать другие дары. Как ни странно, но Палак согласился с Лигдамисом. Марепсемис, всё ещё переживавший, что царская булава досталась не ему, сказал, что он бы на месте царя сперва захватил внезапным ударом ворота Длинной и Феодосийской стен, а уж затем слал к этой жирной боспорской жабе гонца за объяснениями. Палаку очень не понравилось, что Марепсемис взялся по старой привычке его поучать, как младшего.

– В отличие от царевича Марепсемиса, я не собираюсь воровать свои победы. (Главк расплылся в улыбке, вспомнив, как в юности читал Палаку повествование александрийца Клитарха о подвигах Александра Великого, остающееся и по сей день его любимой книгой.) Я уверен, что жалким боспорцам не устоять против нашего могучего войска. А боспорских стен я не боюсь. Если Перисад не согласится загладить свою вину - вольную или невольную - перед нашим отцом, никакие стены им не помогут. Мы сокрушим их таранами, которые построит для нас Посидей. Я верно говорю, Дионисий?
– обратился Палак к старшему сыну отсутствовавшего Посидея.

– Верно, государь, - подтвердил Дионисий.
– Но думаю, что до этого дело не дойдёт - Перисад предпочтёт уладить это небольшое недоразумение миром.

Вот тогда-то Главк и вызвался съездить к Перисаду.

Наутро, прежде чем отправиться в путь, у Главка состоялся разговор с царём наедине. Помимо выдачи вора Полимеда, Палак приказал вытребовать с Перисада за сохранение мира десять талантов золота.

– Привезёшь золото - хорошо. Но лучше привези мне войну, - попросил царь.

Главк прекрасно его понимал: ему и самому страсть как хотелось развеять скуку мирной жизни хорошей войной. Он тотчас предложил потребовать на расправу не одного лишь купца Полимеда, а всех троих послов.

– Тогда они наверняка откажут. Попробуют торговаться, - пояснил свою мысль Главк.

– А если всё же выдадут, то с купчишки мы сдерём с живого шкуру, Оронтона уговорим перейти с сатавками на нашу сторону, а Лесподия заставим открыть нам ворота Феодосии, - тут же наметил план дальнейших действий Палак, вообразив себя Александром, делающим первые шаги на пути великих свершений.
– Умница, Главк! Так и сделаем! И вот ещё что... Если Перисад скажет "нет", захвати мне на обратном пути несколько боспорских пленников - для Ария.

Выпив по чаше вина за успех задуманного дела, Палак сам проводил своего посла из шатра до коня, обнял, прижавшись щеками, и сказал, что ждёт его назад как можно скорее.

Перескакивая время от времени на ходу на заводных коней, Главк с Ториксаком и охранной сотней гнали с таким расчётом, чтобы домчать до захода солнца до Длинной стены. Молодой сатавк, посланный сотником боспорской пограничной стражи, поспел туда часом раньше, так что Главка у ворот Длинной стены встретили, как дорогого гостя. Лохаг Посий, командовавший расквартированным здесь конным отрядом в отсутствие гиппарха Горгиппа, без колебаний разрешил сотне сайев и двум сотням их утомлённых коней расположиться на ночлег в полупустом лагере боспорской конницы. В качестве ответного жеста, Главк пригласил обоих лохагов (конницы и пехоты) и восьмерых подчинённых им гекатонтархов в ксенон Пандора, видневшийся слева у дороги в полустадие восточнее армейских лагерей, - выпить за встречу, за нового владыку скифов Палака - большого друга боспорцев, и за вечный, нерушимый союз двух царей - Перисада и Палака.

Ксенон Пандора, ворота которого были гостеприимно раскрыты в любое время дня и ночи для всех, кто имел деньги, представлял собой не столько постоялый двор, сколько дикастерий, комнатки которого, прозванные обитателями соседних казарм "ящиками Пандора", как ульи пчёлами, были наполнены шлюхами, без которых не мог обойтись ни один военный лагерь. По дороге туда Главк сообщил шедшим пешком рядом с его конём в предвкушении обильной дармовой выпивки гекатонтархам, что из-за траура по Скилуру он и его воины сорок дней не прикасались к женщинам. Поэтому первым делом он потребовал от своего доброго приятеля Пандора, встречавшего дорогих гостей с распростёртыми объятиями и умильной улыбкой перед воротами, выставить напоказ во дворе всех его "кобылок". И хотя многие из них, причём самые лучшие, были сейчас в скифском Неаполе, оголодавший за 40 дней Главк был теперь не в том состоянии, чтобы "перебирать харчами". Главк, сопровождавший его сотник Ториксак, лохаги и гекатонтархи отобрали себе наиболее приглянувшихся "подруг" (остальных Главк отослал в лагерь конницы к своим изголодавшимся по сладкому бабьему мясу сайям) и устроили в трапезной разгульную пьяную оргию на всю долгую осеннюю ночь. Дольше всех продержался Ториксак, не успокоившийся, пока не изъездил "в хвост и в гриву" все двенадцать "кобылиц", и провалившийся в сон лишь под утро, когда в курятнике пропели уже третьи петухи...